Дарья Белоусова

После того как я посмотрела спектакль «Скрытая перспектива» о судьбе военных журналистов, у меня возникла масса вопросов. Ты играешь Мэнди, организатора праздничных мероприятий, которая критикует и искренне не понимает институт военной фотографии, а Чулпан Хаматова — Сару, журналистку, которая во время съемки подорвалась на мине, но тем не менее снова едет на войну и продолжает заниматься своим делом. Скажи, чья позиция тебе самой ближе?
Мне понятны позиции обеих героинь. Считаю, что две правды есть всегда. Но для меня это спектакль не только о военных журналистах. Он о неравнодушии в целом. Мы должны понимать, что кроме нас существуют другие люди, люди, которым намного хуже, чем нам. Во время репетиций Чулпан и Сережу Юшкевича (исполнитель роли Джеймса — коллеги и супруга Сары. — Прим. OK!) консультировал военный журналист. Он обо всех этих ужасах рассказывал как о каких-то нормальных жизненных вещах. Через свои фотографии военные журналисты стремятся помогать людям, им важно, чтобы мир узнал правду. Это отважные, настоящие личности. 

Ты говоришь, «они стремятся помогать людям». А в чем заключается их помощь? Разве не этот вопрос волновал твою героиню?
Да. Обычному человеку это трудно понять. Мы ведь в тонкостях не очень-то разбираемся, нам трудно отличить фальшь от настоящего материала. А они не могут сидеть на месте. Нам рассказывали, что эти фотографы могут снимать какую-то жесткую ситуацию, а сами в этот момент плачут. Они в своем роде идеалисты, но таких единицы. Большинство же только называют себя военными журналистами, а сами отсиживаются в гостиницах, включают где-то вдалеке камеру и получают за это приличные деньги. В любой профессии есть такие обманщики. Но это точно не те люди, которых играли Чулпан и Сережа. 

Даша, а у тебя есть какие-то свои театральные традиции?
За кулисами я всегда дотрагиваюсь до сцены — когда на нее выхожу и когда с нее спускаюсь.

Многие артисты не хотят, чтобы их дети становились актерами, но при этом мы можем назвать немало артистических династий. Может быть, ты, как актриса, выросшая за кулисами театра «Ленком», знаешь, почему так происходит?
(Улыбается.) Действительно, замкнутый круг какой-то получается. Но мне кажется, по-другому просто не может быть. В детстве закулисье было для меня волшебным, фантастическим миром (отец Даши, актер Владимир Белоусов, работал в театре «Ленком». — Прим. OK!). Я помню запах кулис, помню это непередаваемое детское ощущение, когда ты бродишь по театру, словно Алиса в Стране чудес. Мне было безумно интересно общаться со взрослыми людьми, меня интересовало всё, что происходило в этом мистическом мире, в то время как с ровесниками мне было немного скучно. Я с трех лет была заражена этой атмосферой и другой доли себе совершенно не хотела. Конечно, есть родители-артисты, которые своих детей тщательно оберегают — например, не берут с собой в театр, — вот тогда, может быть, и есть шанс, что твой сын или дочь выберет для себя другой путь. Но в целом всё зависит от характера самого ребенка, от его природы. Своим родителям я всегда говорила, что хочу быть артисткой. А они, как водится, рассказывали мне о подводных камнях этого ремесла, о том, что профессия эта очень зависимая. Они, конечно, были правы. 

Что тебе больше всего запомнилось из твоего ленкомовского детства?
Я видела замечательный спектакль «Поминальная молитва», я раз двести смотрела «Юнону и Авось» с Николаем Караченцовым. Это всё потрясающие воспоминания. Я могу сказать, что та атмосфера, в которой я росла, очень повлияла на формирование меня как личности. Это были и сильнейшие эмоциональные потрясения, и удовольствие, и слезы. Я постоянно что-то читала, литература и театр вселяли в меня веру в настоящую любовь. 

Двадцать-двадцать пять лет назад в «Ленкоме» трудились артисты первой величины, настоящие небожители, а для тебя они были друзьями и коллегами отца. Скажи, когда ты немного повзрослела, твое отношение к этим людям поменялось?
Нет, абсолютно не поменялось. Я же среди них выросла. Да и вообще любой здравомыслящий человек понимает, что все великие артисты — люди, смертные, как и все. Я иногда смотрю на пятнадцатилетних девчонок, как они невообразимо трогательно относятся к актерам как к каким-то небесным светилам… Всё это чудесно, но, к сожалению, сейчас этих звезд очень мало. В свое время такой звездой была Грета Гарбо, у нас — Любовь Орлова… Женщины другой эпохи, окруженные тайной. Тогда поклонники скупали открытки с их изображением. Про них никто ничего не знал, и это было ценно. А сейчас всё по-другому. Если честно, я терпеть не могу это слово — «звезда»… Есть люди талантливые, есть очень талантливые, есть одаренные от бога, а есть просто способные. И любой образованный человек должен это понимать. И мне очень хочется, чтобы зритель шел в театр, грубо говоря, не посмотреть на артистку N, не посмотреть «на звезду живьем», как многие выражаются. В театре ведь главное не присутствие звезды, а ансамблевость. Когда есть слаженный артистический ансамбль, тогда зритель получает и эмоции, и удовольствие. 

Как тебе кажется, почему сейчас лучшей приманкой для зрителя является звездное имя на афише?
Мне кажется, это беда нашего времени. Возможно, корни пущены телевидением. Среди моих друзей есть люди намного старше меня, и, удивительное дело, они чище, начитаннее, интеллигентнее нашего поколения. На днях я смотрела программу о Галине Борисовне Волчек, а после программы сразу пустили сюжет об истории мини-юбки. Там практически не показывали лица девушек, только их пятую точку. Все вперемешку. Не знаю, может быть, это следствие того, что у нас в стране люди жили в вакууме, ничего нельзя было, а потом пришла свобода. Сейчас мы и пожинаем плоды этой псевдосвободы. 

Артисты часто рассказывают истории о том, как по окончании училища они обивают пороги театров. Ты же сразу оказалась в труппе «Современника». Какие были ощущения?

Ты знаешь, я думала только о том, что надо работать и еще раз работать. В тот год, когда я пришла в театр, Галина Борисовна предупредила, что девочки не нужны. И я как-то очень спокойно показывалась, но при этом всё равно старалась. Если честно, я была удивлена, что меня взяли. Причем сначала меня хотели взять внештатно, а через неделю перезвонили и сказали, что для меня нашли место в труппе. И я начала работать не жалея сил, потому что мне хотелось, да и сейчас хочется, развиваться, совершенствоваться. Для меня главное не быть, к примеру, медийным лицом, а быть хорошей актрисой. В свое время я наснималась в сериалах, а сейчас мне это совсем не нужно. У нас в театре, слава богу, платят достаточные деньги для того, чтобы жить. Я вижу, как некоторые мои коллеги тиражируются, снимаясь в картинах очень сомнительного качества. А ведь когда работаешь на таких проектах, ты привыкаешь и тебе это даже начинает нравиться. Я же мечтаю, чтобы люди, которые стали для меня авторитетами в профессии, замечали мое движение, мой рост. Я хочу работать на благо театра, потому что кино, к сожалению, у нас пока как-то не воскрешается. Я не могу сказать, что мне всё дается легко. Всё, что я сейчас имею в профессии, достигнуто только лишь моим трудом. Про меня нельзя сказать, что я была фаворитом, любимчиком преподавателей. Я всегда трудилась, и я считаю, что такой путь намного вернее. Потому что эйфория от первых успехов, от первых похвал очень быстро проходит. 

А ты в «Ленкоме» играть не хотела?
Скорее боялась — все-таки там 27 лет работал мой отец, я хорошо знала этот театр. Но я не люблю блата, каких-то поощрений. Мне хочется самой строить свою карьеру, иначе я буду некомфортно себя чувствовать. Я счастлива, что меня взяли в «Современник». 

Вы с мужем работаете в одном театре (супруг Дарьи — актер Шамиль Хаматов. — Прим. OK!). В работе вы друг другу помогаете или каждый занимается своим делом?
Конечно помогаем. Шамиль всегда со мной честен. Он очень хорошо меня знает, поэтому с позиции близкого человека может и поправить что-то, и замечание сделать, и похвалить.

А дома вы о работе говорите?
А как же. После спектакля сразу возникает желание его обсудить. Для этого же нет смысла оставаться в гримерке. Пока едем в машине — разговариваем. А если спектакль мне дорог, то он еще очень долго не оставляет меня в покое. Я и по ночам мучаюсь порой — заснуть не могу. В такие минуты Шамиль меня всегда поддержит и побеседует со мной на мои занудные темы.

Полагаю, у него есть и свои такие же занудные, как ты говоришь, темы.
Да, но он вообще намного спокойнее меня. Я импульсивнее. Мы, наверное, в какой-то степени друг друга дополняем. 

Вы были знакомы много лет, прежде чем поженились. Как вы поняли, что созданы друг для друга?
Я пришла в «Современник» в 2004 году, а Шамиль — в 2005-м. Сначала мы стали коллегами, потом друзьями. Дружили шесть лет. А потом в какой-то момент в голове щелкнуло, что вот это твой человек. И так здорово, что к этому времени мы уже отлично друг друга знали.

А в театре не думали, что ваши отношения могут помешать работе?
Что ты! Галина Борисовна очень любит, когда в театре появляются парочки. Она фантастически отнеслась к нашему роману, а потом театр подарил нам свадьбу. Мы ее сами не отмечали, просто расписались. А когда на открытие сезона пришли в театр, труппа устроила нам настоящую церемонию, на которой присутствовали все артисты. Всё это было сделано с таким добром, с любовью, с нежностью… Галина Борисовна Волчек и Игорь Владимирович Кваша были нашими «посаженными» отцом и матерью. Мы вставали на колени перед иконой, которую изготовили специально для нас. Оклад был настоящий, а вместо лика — портрет Станиславского. А с Игорем Владимировичем мы станцевали прекрасный медленный танец. Потрясающе, когда у артистов в театре такие теплые отношения. Это большая редкость. 

Даша, ты росла в творческой семье, стала актрисой, вы с мужем и золовкой (сестра Шамиля — актриса Чулпан Хаматова. — Прим. OK!) работаете в одном театре. Как считаешь, творческим людям друг с другом легко?

Мы все очень хорошо друг друга понимаем. Что касается мужчин, то я даже не знаю, насколько сильно какой-нибудь менеджер среднего звена должен быть влюблен в женщину-актрису, чтобы ее понять. Она уходит рано утром, приходит ночью, может не готовить, а на 14-й день после родов вдруг выйти на работу…

Ты тоже готова на 14-й день выйти на сцену?
Знаешь, трудно об этом говорить, когда у тебя нет детей. А вообще актерство — это страшный диагноз. Людям другой профессии нас порой очень трудно понять. Моя сестра, например, недоумевает, почему я не могу выкроить полчаса, чтобы с ней встретиться. Могу разве что в 11 вечера, после спектакля.

А как же драгоценный отдых?
Я люблю поваляться на диване с книжкой или смотрю фильм. Обожаю ходить по музеям — иногда заскакиваю в перерыве между репетициями. 

Вот это рвение!
А по-другому никак. Кем ты тогда будешь? (Улыбается.)