Лайма Вайкуле: «Это большая привилегия — депрессировать»

Лайма Вайкуле не боится перемен, она отдается стихии с каким-то буддистским покоем, и это тоже талант. Накануне фестиваля «Рандеву», хозяйкой которого является Лайма, Вадим Верник отправился в Юрмалу, чтобы провести несколько часов рядом с этой очаровательной женщиной.

Лайма, я удивлен и восхищен. На улице сильнейший дождь — я в Юрмале с таким впервые сталкиваюсь и, честно говоря, думал, что в такую непогоду ты всё отменишь, а ты так самоотверженно снималась.

Вадим, это же профессия. Разве тут могут быть какие-то преграды? Когда-то давно для одного из моих номеров хореограф захотел, чтобы я была в туфлях на очень высоких шпильках, а номер такой достаточно акробатический: меня перекидывали через танцора. И у меня даже сомнений не было, смогу ли я выступать в этих туфлях. А девочка, которая со мной работала, говорит: ой, я на таких шпильках вообще не смогу двигаться. Хотя ей всего-то надо было ходить вправо, влево… В пять или в шесть утра съемка — неважно, ты встаешь и делаешь дело. Я знаю, каково это, я ведь даже в кино снималась.

Не знал. Расскажи.

Один раз в жизни, как Раневская сказала, «наплевала в вечность». Фильм был неудачный, но я познакомилась с этой профессией, поняла, что это такое.

А продолжить не хотелось?

Нет. Но было время, когда мне часто предлагали сниматься. И в «Гардемаринах», кстати. Это было первое большое предложение, от которого я отказалась.

Почему?

Потому что мне казалось, что моя профессия на первом месте. А тут непонятно, на что ты идешь, каким будет результат. Зато я снялась в плохом фильме с плохим сценарием, и это напрочь отбило у меня желание сниматься дальше. Кроме того, я поняла, что сниматься в кино легче, чем заниматься моим делом, вообще нет никакого сравнения.

Вот прямо так категорично?

Кино и моя профессия… Ну, кино для меня — это как детский сад.

Может быть, потому что ты в неудачном фильме снялась?

Потому что в кино есть дубли, а у нас их нет.

Вернемся к дождю. Когда начался ливень, ты прямо расцвела.

Да, под дождем мне очень хорошо, а был бы ураган — еще лучше. Наверное, я жертва профессии.

Я про природную стихию, а ты опять о профессии.

Люблю утро, я же жаворонок, люблю весну, люблю, когда всё просыпается, это меня вдохновляет. Не люблю осень, хоть ее всегда описывают так красочно. А дождь… Дождь у меня ассоциируется с таким… благословением земле.

Красиво сказала!

Потому что без воды невозможно существовать природе. Я этому в Лос-Анджелесе научилась. Когда там сначала засуха, а потом начинался дождь, я думала: ох, спасибо, боженька, как хорошо.

Ты живешь у моря. По берегу любишь гулять, или это только туристические радости?

Ну, у меня же собаки — конечно, гуляю. Обычно это происходит каждый день, но сейчас идет подготовка к фестивалю, поэтому не до прогулок.

Понятно, что юрмальский фестиваль и всё, что вокруг, отнимает много времени. Как возникла идея фестиваля?

Это не моя идея. Сделать фестиваль мне предложил город. У меня был концерт, который назывался «Рандеву». И когда я согласилась, то люди, которые тогда проводили со мной этот концерт, сказали: о, уже есть прекрасное название!

Я знаю, что на твое приглашение охотно откликнулись многие известные артисты.

Легко откликнулись все, кого я позвала! И это поразительно, некоторые уже по второму разу с удовольствием едут. Наверное, это второй случай в моей жизни, когда я недооценивала отношение коллег к себе.

А тебе казалось, тебя не любят, ты раздражаешь, или что?

Я вообще об этом не думала. Мне казалось: почему они должны всё бросить и идти ко мне, с какого перепугу вообще? И первый раз это было, когда я сняла клип. Я придумала, что в этом клипе будет много музыкантов. И я пригласила к себе Лепса, Агутина, Преснякова, Меладзе, Киркорова, Баскова, Пугачёву, Галкина, Крутого, Раймонда Паулса... Боюсь кого-то не назвать. Они все пришли! В один день, в один час. Я знаю, чего это стоит для артиста, если у него еще и выступление. Я настолько им благодарна!

Ну а теперь четыре дня фестиваля, и ты здесь хозяйка бала.

Я так себя не чувствую. Наоборот, я чувствую себя неловко. Как бы да, я хозяйка, всё от меня зависит, кого хочу — приглашаю. Но даже это ставит в неловкое положение. Потом я начинаю думать о том, что я сама не должна часто появляться на сцене, в итоге доходит до того, что я стараюсь не петь сольные песни, чтобы не тянуть одеяло на себя. Не для этого фестиваль, чтобы мою гордыню ублажить.

Я рад, что мы встретились именно здесь, в Юрмале, у тебя дома. Твоя Юрмала — она какая?

Если говорить о том, что человек состоит из воды, а у воды есть память, то понятно, что мой организм очень любит и чувствует Прибалтику, Латвию, в том числе и Юрмалу. Это даже неважно — жарко или прохладно. Вот эти сосны… Это настолько всё привычно для моего тела, для моего организма. Наши люди, наши кафешки... Раньше вообще в Старой Риге был постоянно запах кофе, ты выходишь — и повсюду запах кофе. В Юрмале, на улице Йомас, справа и слева всегда были кафешки... Сегодня, когда народу мало на пляже, ты видишь горизонт — это такое счастье. Знаешь, у меня была собака, звали Пуговка. Страшно пугливый американский бульдог, малыш совсем. И он ходил просто по пятам сзади меня. А когда мы выходили на пляж, у него грудь выпрямлялась, он сразу таким смелым становился, рычал даже, если видел кого-то вдалеке. Вот это ощущение легкости! Ты будто обнимаешь всё вокруг. Мне об этом ощущении «собакевич» и рассказал: мол, это всё мое, я здесь хозяин. Вот такое чувство у меня в Юрмале: это всё мое, мое любимое, и я здесь хозяйка!

Ты же пробовала жить и в других городах, в Америке жила.

Да, я жила в Америке, это правда. Но каждый раз, возвращаясь, я говорю одну и ту же фразу: «Нигде не бывает так хорошо, как дома». Я уже не говорю о том, что сегодня здесь нет больших производств и ничто больше не засоряет окружающую среду. А так как я в душе «зеленая», я за то, чтобы не засорять, не убивать нашу планету.

Помимо того, что ты «зеленая», мне кажется, ты еще приверженец правильного питания. И я очень удивился, когда увидел у тебя дома в холодильнике 18-процентный творог и холодец.

Это для гостей, для музыкантов, мы же сейчас репетируем. Я сама малоежка, просто до сумасшествия. Я могу утром съесть бутерброд с сыром и больше ничего не есть до вечера. А могу не есть и до завтрашнего утра.

Так же можно себя и до обморока довести!

Организм сам подсказывает, как ему лучше. Когда я собираюсь худеть, я жду те дни, когда легко обойтись почти без пищи. Например, я начинаю есть рис на воде, больше ничего. Но если вдруг днем я чувствую, что начинается такая вот легкая трясучка, я бросаю эту свою диету. Сколько себя помню, я никогда не любила есть. Сохранились фото, на которых я сижу в детском саду за столом, и всегда с кислой физиономией. Столько у меня было мучений, что меня заставляли есть, а я не могла. И я уже не говорю про мясо. Не дай бог мама давала какой-то супчик, в котором мясо плавало, — нельзя, я его всегда вынимала. Это вот такой организм у меня, это природное. Я не вегетарианка, я просто родилась такой.

Ты, наверное, идеально чувствовала бы себя на необитаемом острове.

Мне было бы там нормально. Единственное, сухарик где бы я взяла, а он мне помогает от трясучки при диетах. (Улыбается.)

Ты всё время в творческом тонусе, всё время ищешь что-то новое.

На самом деле это всё судьба. Я ничего не планирую, ни к чему не готовлюсь, всё само по себе происходит и толкает к чему-то новому. Я, например, никогда не хотела ехать в Америку, вернее поехать хотела, но не думала, что буду там работать. Ничего для этого не делала — всё случай.

То, что ты стала певицей, тоже случай?

Я к этому никогда не стремилась. Был такой маэстро Леонид Заходник, который говорил мне: «Лайма, ты будешь лучшей певицей в Латвии». А мне было тогда двенадцать лет! Он ставил голоса в Рижском эстрадном оркестре, где Раймонд Паулс был художественным руководителем. И я начала заниматься, участвовала в конкурсе, в котором, конечно, тоже не планировала участвовать. Пошла с подружкой за компанию, она боялась, а я нет.

В двенадцать лет тебе говорят, что ты можешь стать лучшей певицей Латвии. Неплохая перспектива.

Я, конечно, хохотала. Но из уважения к Заходнику я стала с ним заниматься и приходить на репетиции. Он меня очень полюбил, всё время мне внушал, что я должна петь. И я думала: что мне, сложно, что ли, ну попою. И в это время он решил сосватать меня к Раймонду Паулсу. Я помню, как Заходник пригласил меня домой, я к нему пришла, а он говорит: сегодня придет Паулс, ты смотри веди себя хорошо. Паулс уже был известным композитором в Латвии. Мне тогда было пятнадцать, Леонид Заходник посоветовал сказать, что мне шестнадцать, чтобы Паулс мог пригласить меня на работу. В общем, мы ему наврали.

Паулс поверил?

По лицу Раймонда никогда ничего нельзя понять. Однажды я распевалась, в приглушенном свете в филармонии, я даже не знала, что Раймонд меня слушает. И вот когда я спела — такой удар по плечу: «Малышка, я тебя беру». Так Паулс взял меня к себе в Рижский эстрадный оркестр.

Получается, сама жизнь заставила тебя рано повзрослеть.

Это абсолютно плавное течение жизни. В шестнадцать лет я впервые отправилась как солистка на гастроли в Аджарию с роковым ансамблем. Но там случился жуткий инцидент. Мы ехали по трассе, руководитель нашего ансамбля был за рулем, четверо музыкантов — сзади. На повороте мы въехали в другую машину, оттуда выскочил человек, подбежал к окну нашего руководителя и начал его бить через открытое окно. А тот выйти не может. Музыканты выскочили, стали водителя оттаскивать, завязалась драка. И вдруг выстрел. Я выбежала из машины и вижу, как на землю падает один из музыкантов. Оказалось, в той машине был милиционер, который выстрелил без предупреждения. Одним выстрелом он ранил двоих. В результате двое наших ребят оказались в больнице, а двое — в тюрьме, за драку. А я оказалась невыездная, так как проходила как свидетель. Я утверждала, что милиционер сразу выстрелил в одного из наших музыкантов, а он должен был сначала предупредительный выстрел сделать.Милиционер стоял передо мной на коленях, умолял сказать в суде, что было два выстрела.

Прямо сюжет для криминальной драмы.

Я поначалу жила дома у руководителя ансамбля, но после этой истории его жена выгнала меня. Я кочевала: то переночую у многодетной матери, то у морячки, то меня приютили цыгане. А мы с ребятами дали друг другу слово, что никому не скажем о том, что случилось. То есть наши родители ничего не знали, они думали, что у нас такие длительные гастроли.

В конце концов я поняла, что мне плевать на все эти подписки о невыезде, и вернулась домой. Приехала исхудавшая, несчастная. Мама, конечно, прижала меня к стене и спросила: в чем дело? И я рассказала. Мама тут же обзвонила родителей всех музыкантов. Но уже было поздно: кому-то дали взятку, и уже нельзя было доказать, что был всего один выстрел. Никогда не забуду суд: в то время, когда я давала показания, отец этого милиционера вынимал саблю — вжик-вжик... В общем, жуткий случай, который закончился тем, что ребята — те, которые были ранены, — уехали в Израиль, а двое отбыли срок в тюрьме.

Да-а, серьезная закалка... А еще ведь у тебя были медицинские амбиции.

Это другая история. Я занималась в медучилище, знала, что должна буду закончить медицинский институт.

Хочу понять, где логика? Только-только начала складываться музыкальная карьера...

А нигде. Чтобы ты понимал, почему я так поступаю, расскажу одну историю. Я помню, мы ехали с Андреем (продюсер Андрей Латковский, муж Лаймы Вайкуле. — Прим. ОК!) в машине, я за рулем, было очень скользко, и машину занесло. А у меня в руке яблоко. Мы с Андреем «летели» так достаточно высоко и далеко. Андрей полностью обеспечил себе безопасность — он руками и ногами оперся о стенки машины, а я как сидела с этим яблоком, так и осталась.

Это и есть такое позволение, что ли, нести себя. Как судьба несет по течению, так я и пойду, не сопротивляясь. Это мой характер.

Еще я никогда не забуду: мы с моей двоюродной сестрой убегали от мальчиков после кино. Не знаю почему, просто взбрело в голову. Мы забежали в какой-то двор, и там была веревка — раньше белье вешали на металлические веревки. Я о нее шеей стукнулась, меня отбросило обратно, и я приземлилась на собачью будку. А из нее цепная собака выскочила. И я ей так спокойно говорю: «Еще тебя здесь не хватало».

У тебя вообще нет чувства страха?

Не знаю. Вот когда я оглядываюсь назад, то вижу, что я просто безумная. Так-то мне кажется, что я белая и пушистая, что всё у меня по полочкам разложено. Но были какие-то жесткие периоды. Например, когда я просто сошла с ума от профессии, я думала, что только это важно и что вообще ничего больше не должно мешать — ни папа, ни мама, ни сестра, ни брат, ни сват — никто. И это тоже плохо. Даже друзья — если они не в профессии, если они со мной не говорят о профессии, о чем с ними говорить. Так было, пока я не получила по голове, когда в Америке заболела и поняла, что, господи, вокруг, оказывается, есть люди.

Заболела?..

У меня был рак. И в тот период меня переключили просто. Я стала уважать людей, всё мне стало интересно, я могла даже закурить или выпить, чего раньше никогда не делала. Знаешь как — нам хлеба не надо, работу давай! Такая глупость.

Лайма, как ты думаешь, что помогло тебе излечиться от тяжелой болезни? Сила воли?

Нет, это судьба.

Опять судьба?

Конечно. У меня оказались друзья, которые отвели к врачу. Продюсер, который меня пригласил в Америку, за меня поручился, пошел в департамент иностранных дел и добился разрешения делать операцию. Но всё равно эта болезнь на всю жизнь оставляет тебе такой вопросительный знак — ты всегда в группе риска.

Ты живешь иначе, чем человек, который не болел. Это очень страшно — узнать о таком диагнозе, такой животный страх. Я думала о том, что я что-то недоделала, недосказала. Мне очень надо было остаться на этом свете.

Я понимаю, как в тот момент для тебя была важна поддержка близких, особенно Андрея.

Никто ничего не знал, мы с Андреем всё скрывали. Мама не знала. В это время умер мой папа, а я даже не могла поехать на похороны. И я не представляю, что обо мне думали мои родные, но я лежала, не могла двигаться. Сказала, что не могу прилететь, у меня записи...

Все-таки ты очень сильная женщина... Я часто наблюдаю, какие простые, искренние отношения у вас с Андреем. Все-таки всю жизнь вместе.

Я училась в медицинском и с шестнадцати лет подхалтуривала в ресторанах как певица. Там же играл Андрей. Мы лишь работали вместе, а потом наши дорожки разошлись. Он позвонил, уже когда мне было девятнадцать, и пригласил в Санкт-Петербург выступить на открытии какой-то крутой гостиницы. Уже не помню, как она называлась. И вот тогда я приехала в Питер, стала работать, стала петь и уже медицинское училище бросила.

В общем, Андрей изменил твою жизнь.

Не знаю, влюбилась я или как это называется... Слишком пафосно звучит, я не умею так говорить.

Поэтому вы так и не дошли до загса?

Наверное. Помнишь про собаку цепную? «Еще тебя не хватало!» Вот это тоже характер. Мне всегда была нужна свобода. Если мне скажут, что чего-то нельзя делать, я это обязательно сделаю.

И Андрея это устраивает.

Он ко мне привык, он же меня знает с шестнадцати лет. Поэтому, конечно, мы друг друга воспитали.

Извини, но, наверное, ты когда-нибудь всё же произносила «я тебя люблю»? Или в твоем лексиконе таких слов нет?

Нет. Всё должно быть понятно по взгляду. Мне кажется, как только ты это произнесешь, будет что-то не то. Я говорила эти слова своей собаке-ротвейлеру.

Зачем?

Может, потому что я ее по-настоящему любила? (Улыбается.) Наверное, настоящая любовь может быть только у родителей к детям. Может, поэтому у меня это было по отношению к моему ротвейлеру. Это было существо, которое полностью зависело от меня.

Хорошо, вот Андрей прочтет эти твои слова — ему не будет обидно?

Будет, будет обидно.

И ничего страшного?

Он намекнет, не скажет, но намекнет, как-то мимоходом скажет, мол, спасибо тебе за добрые слова. (Улыбается.) Это вообще какой-то конфликт между мной и жизнью. Я всегда достаточно сильно протестую против слов любви.

Увлечения, страсть — не знаю, — уважение. Много-много составляющих, которые позволяют людям жить вместе. И может, редкий случай, когда возникает любовь.

В начале карьеры ты сознательно отказалась от материнства...

У меня позже было очень большое желание, чтобы у нас появился ребенок, но Андрей не изъявил такую страсть. Есть, очевидно, лебеди, которые по одному плавают. Мне кажется, у Андрея нет и никогда не было этого желания — иметь ребенка, и потом, когда, может быть, и он захотел, уже было поздно, уже было здоровье не то, уже была моя болезнь. Мы все уже знаем про генетику и всё остальное. И потом, отец Виктор, мой крестный, не дал мне благословения на искусственные способы зачатия. Кроме того, мама мне всегда говорила: живи для себя, ты всю жизнь жила для кого-то, поживи для себя. Вот чтобы понимать, кто я есть на самом деле, расскажу еще одну историю. В 90-е, когда закрывались сберкассы, мама показала мне свою сберкнижку, и я увидела, что все ее сбережения записаны на меня. Хотя у меня еще есть родные сестры и брат. Я говорю: «Мама, почему всё это мне одной?» А она говорит: «Я знаю, у тебя никогда не будет денег».

И она права. Я никогда не копила, я никогда не старалась ради денег что-то вытворять, ради денег с кем-то встречаться. Если кто-то выведет меня из себя, то из-за своей гордости я могу многое потерять.

Это и есть характер... Скажи, Лайма, а ты с Паулсом общаешься сейчас?

Я могу в любое время позвонить Раймонду и буду счастлива, если он позвонит. Это что-то большее, чем дружба уже.

А как насчет нереализованных мечтаний?

Нереализованные мечты?.. Да, я не стала врачом-хирургом. Я была бы замечательным хирургом, потому что я перфекционистка. Я ведь мечтала об этом, но музыка всё переборола.

Если ты попадаешь на сцену, то продаешь душу дьяволу.

Какой же это дьявол?!

Я у многих спрашивала, не грешна ли я тем, что выхожу на сцену. И я никогда не забуду, как мне мулла сказал: «Ты ответственна перед миллионами. Это очень большая ответственность!»

Ты сейчас такая спокойная, но иногда, говорят, бываешь невероятно жесткой, взрывной. От чего прежде всего зависит твое настроение?

У меня всегда хорошее настроение, главное, чтобы его никто не испортил. У меня нет такого, что я просыпаюсь и я несчастна. Правда, однажды я поймала себя на том, что я проснулась и ужаснулась от мысли: «А вдруг я буду никому не нужна? Тогда я и себе не буду нужна». Представляешь? Ужаснулась и выкинула это из головы. Наверное, это было самое страшное пробуждение в моей жизни.

И что, никогда не случались депрессии?

Депрессия — это ощущение пустоты, которое бывает всегда после больших ответственных концертов. Или вот мой фестиваль: всё отдал — и пустота. Но это большая привилегия — депрессировать.

Не зря говорят, что головная боль — это привилегия аристократов, так вот депрессия тоже. Когда что-то неприятное возникает, нужно просто надеть спортивный костюм и бежать, бежать. Всё плохое обязательно улетучится.