Юрий Смекалов: «Я как слон — большой и добрый»

Юра, сейчас у тебя есть все, о чем можно мечтать. Ты востребован в работе, у тебя красавица жена — миссис Санкт-Петербург 2010, чудесная дочка… Но я знаю, что все могло сложиться иначе. В начале карьеры тебя парализовало, и шансов на то, что ты снова будешь ходить, практически не было. Расскажи, что тогда случилось?
Мне было 20 лет. После окончания Академии балета я по распределению попал в театр под руководством Бориса Эйфмана. И сразу — очень серьезные нагрузки, к которым я в тот период жизни был не готов. У меня начались проблемы с позвоночником: обнаружились две грыжи, что было несовместимо с балетом. Мне говорили, что нужна операция, но, к счастью, мои родители, врачи по профессии, отговорили меня.

А что ты чувствовал, когда лежал без движения? Ты, молодой человек, у которого все только начинается… Ты впал в депрессию?
Без движения я провел практически год. Конечно, депрессия была. Она возникла не только из-за болезни: тогда я расстался со своей первой любовью. Состояние было удручающее: я терял человека, с которым был вместе пять лет, и терял профессию.

[0]А то, что ты расстался с любимой женщиной, усугубило болезнь, или, наоборот, ты начал бороться с удвоенной силой?
Стресс, который я пережил, когда мы расстались, ухудшил мое состояние — всем известно, что любые корешковые заболевания позвоночника связаны с нервной системой. Но сейчас могу сказать, что болезнь пошла мне на пользу: я привык ежедневно работать над собой, выполнять специальные упражнения, превозмогая боль. Это такая внутренняя закалка, которая дает совершенно новый импульс к жизни. После выздоровления я поступил на хореографический курс к Георгию Алексидзе, чтобы выучиться на хореографа, получить новую специальность.

Об этом мы еще поговорим. Но все-таки сила и упорство — это у тебя в крови, тебя так воспитали или жизнь научила?
В генах что-то заложено. Но именно родители повлияли на формирование моей личности.

А если поконкретнее?
Мои родители всю жизнь посвятили нам, детям, и профессии. И глядя на них, я понял, что в жизни самое главное — быть гармонично развитым человеком, любить близких и любить свое дело. Осознание этого пришло ко мне именно в стрессовой ситуации.

Юра, а почему родители отдали тебя в балет? У тебя два брата, старший и младший, но в балетную школу отправили именно тебя.
Моя мама мечтала стать балериной. Но когда в детстве она сказала, что хочет учиться балету, ее мама ответила: извини, мы купили тебе фортепиано. На этом мамина карьера балерины закончилась, так и не начавшись. Она решила реализовать во мне свою несбывшуюся мечту.

А ты легко согласился?
Не могу сказать, что легко. У меня были другие увлечения. Я играл в хоккей, был чемпионом Кронштадта по плаванию, занимался музыкой, шахматами… Но однажды мы поехали с отцом в зоопарк, и папа увидел на воротах объявление: в Академию балета имени Вагановой набираются мальчики.

И вот так обычный поход в зоопарк изменил твою жизнь!
Папа, естественно, сразу вспомнил, что мама мечтала стать балериной, и решил отвести меня в академию. На меня посмотрели: мальчик хороший, пусть позанимается, а там посмотрим, получится из него что-нибудь или нет. Отец сказал мне: «Юра, ты не бойся, там балета как такового не будет, акцент делается на спорт, плавание, фехтование…» Я подумал: ну раз не надо носить обтягивающее трико и красить лицо, почему бы и не попробовать.

Если провести аналогию с зоопарком, академия была для тебя клеткой, замкнутым пространством?
Шикарный вопрос. (Улыбается.) Жесткая дисциплина, которой придерживались в академии, повергла меня в шок. У меня было обычное детство: я рос во дворе, играл с ребятами в футбол, мы били стекла в соседних школах, веселились и отдыхали от души. И тут началась учеба с девяти утра до семи вечера. Чтобы доехать до академии из Кронштадта, я вставал в шесть утра, а возвращался в десять вечера. Дорога занимала 2,5 часа только в одну сторону — тогда еще не построили дамбу, и мы с мамой ехали сначала на пароме, а потом на электричке. Со стороны родителей это был подвиг, который я не смогу забыть. Благодаря им я понимаю, как нужно относиться к детям.

Учеба в академии наверняка закалила твой характер.
Конечно. Если бы не дисциплина, из академии не выходили бы такие прекрасные артисты, которые сейчас работают в Мариинском театре. Когда я был 10-летним мальчишкой, я не мог оценить перспективу, но нас рано начали вводить в спектакли — в «Щелкунчик», например, и я проникся атмосферой театра. Да, мне было десять лет, когда в моей жизни не стало футбола, уличных драк, обычных мальчишеских радостей, но зато появились новые друзья. И главное, я определился с профессией.

Юра, в академии ты влюбился в Мариинку, но по распределению попал в другое место — в театр к знаменитому хореографу Борису Эйфману, у которого стал танцовщиком номер один.
Это был непростой момент. В старших классах я был уверен, что моя дорога — только в Мариинку, за годы учебы этот театр стал мне родным. Но так получилось, что с нашего курса взяли трех человек. А на спектакли Бориса Эйфмана, к слову, я ходил и раньше, не подозревая о том, что буду там работать.

А ведь это авангард, современная хореография…
Да, новое всегда притягивает. У Эйфмана работали артисты, которых я считал своими кумирами. Его спектакли были насыщены драматизмом, он использовал новые спецэффекты, декорации, играл со светом… И когда мне предложили ставку солиста у Эйфмана, я, конечно, сразу согласился. Важный момент: мне всегда помогал оптимизм, который воспитали во мне родители. Если бы я подумал тогда: все, меня не взяли в Мариинку, моя карьера не сложилась, — неизвестно, где бы я сейчас был. А я воспринял предложение Бориса Яковлевича как шанс, я понимал, что это прекрасный театр, где я могу реализовать себя.
Тем более что Эйфман дал тебе такую возможность: у него ты танцевал Ивана Карамазова, Чайковского, Тригорина (за эту роль ты получил «Золотую маску»). Тогда почему в расцвете карьеры ты покинул театр?
Наверное, внутренне мне стало тесно. Это авторский театр, балеты ставит один хореограф, у которого свой почерк. Это замечательные спектакли, но для меня появился элемент предсказуемости, мне хотелось попробовать новую хореографию. Скажу кратко: я перестал гореть.

Поразительно. Когда Эйфман начал ставить балеты «на тебя», ты перестал гореть.
Здесь есть тонкий момент. Когда в театре были лидеры, мне было к чему стремиться. А когда я сам оказался лидером, стало неинтересно. В творчестве всегда должна быть борьба.

Но была еще одна причина — извини, я напомню о ней — как раз в то время ты расстался со своей женой, ведущей балериной театра Эйфмана (Марией Абашовой — Прим. ОК! ). С чем тебе было сложнее справиться — с творческой неудовлетворенностью или личной драмой?
Вадик, ты умеешь задать и правильный, и одновременно сложный вопрос. (Улыбается.) Дать однозначный ответ здесь невозможно. Тогда я был уверен, что при нашей кочевой жизни, когда дома ты бываешь от силы четыре месяца в году, логично строить личную жизнь внутри коллектива, иначе вообще никакой личной жизни не будет. А я нормальный мужчина, у меня нормальная, активная… м-м-м… жизненная позиция. (Смеется.) И вот в театре появляется девушка — яркая, талантливая балерина. Я обратил на нее внимание, а тут еще и Эйфман поставил нас в дуэт, сказав: «Кто ее сможет поднять? Только Смекалов!» А когда мы расстались, сохранить творческий тандем было крайне сложно. Тебе нужно играть любовь, нарастание страсти, а у тебя внутри пустота. Я собирался уехать к Пине Бауш в Германию или в Америку, в Испанию… Но потом мы очень тепло поговорили с Борисом Яковлевичем. Он сказал, что собирается ставить «Чайку» и хочет дать мне партию Тригорина, что я должен подумать, в жизни бывает всякое, но работа есть работа.

И ты на какое-то время отложил решение уйти из театра.
Да. Мы поставили «Чайку», я был влюблен в свою роль. А когда эйфория прошла, вернулось ощущение пустоты. Но на мой уход повлияло другое. Мне предложили сыграть Спартака в постановке Георгия Ковтуна в Михайловском театре. А это с детства мой любимый сюжет. И вот тогда у нас с Эйфманом произошел конфликт.

И тебя уволили из театра?
Не совсем. Я предложил театру новый контракт, где было прописано, что я могу сотрудничать с другими театрами. Его не приняли.

Парадокс: в самое трудное для тебя время, вместо того, чтобы замкнуться, уйти в себя, ты почти в 30 лет начал новую жизнь, стал хореографом. Кому и что ты хотел доказать?
Я понимал, что век танцовщика короток. А уходить из балета я не хочу: я представить себя не могу на другом поприще.

Юра, на престижнейшем балетном конкурсе в Москве ты получил золотую медаль именно как хореограф. Что тебе дала эта победа?
Этот конкурс проходит раз в четыре года, председателем является сам Юрий Николаевич Григорович, в Москву съезжаются артисты и хореографы со всего мира… Я понимал, что шансов у меня практически нет, хотя в моей постановке участвовали ведущие танцовщики Мариинского театра. Это были козырные тузы в моей игре. Я не стремился победить, просто понимал, что нужно сделать свою работу на сто процентов, как я привык. Накануне конкурса мы всю ночь, до восьми утра, прописывали свет. И благодаря нашему упорству, желанию сделать работу качественно и получилась эта медаль.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИНТЕРВЬЮ ЧИТАЙТЕ В ПЕЧАТНОЙ ВЕРСИИ ЖУРНАЛА