Алексей Пушков

Плюс ко всему у вас дома огромная коллекция кувшинов…

Сто двадцать штук! Я их начал собирать в 1992 году, когда оказался в Петре, в Иордании.

А еще у вас коллекция галстуков.

Это не коллекция, это за годы набралось. Галстуки я люблю, я же из семьи дипломатов. Да и сейчас моя работа на экране и в МГИМО, а также участие в крупных международных мероприятиях требуют носить строгие костюмы. Я уже половину галстуков не ношу, но расставаться мне с ними жалко. Вот у моей жены очень много сумок, я ей говорю: «Почему половину не выкинешь?» А она: «Ну как же так? Жалко ведь!» И вот у нас дома на комоде валяются эти сумки в огромном количестве. И каждый год мы покупаем все новые и новые...

Louis Vuitton?

Сейчас Нина носит Guess серебристо-стального цвета, очень эффектная сумочка, мы купили ее в Северной Италии. Но и Louis Vuitton, конечно, есть, и Burberry, и Lancel — масса марок. А галстуки я итальянские предпочитаю. Собственно, не знаю, кто еще в мире делает хорошие галстуки, кроме итальянцев.

И костюмы…

Костюмы, я считаю, французы тоже делают неплохие. Хотя итальянцы обошли французов в мире моды, это точно. И французов это страшно раздражает.

А что на вас сейчас?

Пиджак от Louis Féraud — мне захотелось что-то желтого цвета. Я пришел в магазин в Вене и спросил: «Что у вас есть желтое?» Мне говорят: «Только Louis Fйraud». Я и купил. Я не по маркам костюмы выбираю. Я люблю прежде всего интересные костюмы. Часть их я себе шью в Лондоне.

А еще вы хотите машину «ягуар», как у Бельмондо. По-прежнему хотите?

Да, я имел неосторожность как-то сказать об этом. У Бельмондо сейчас уже, наверно, нет «ягуара». Но когда Жан-Поль был пижоном, а Франция в середине 50-х годов выбиралась из послевоенного кризиса, то вместе с модой на Бельмондо появилась мода на «ягуары». Это был первый скачок французского благосостояния — появились бары, много ресторанов, было модно все американское и британское.

Как у нас сейчас?

Совершенно верно. Тогда же во Франции появились и Джонни Холлидей, он же Жан-Филипп Смет, и певица Сильвия Вартан (на самом деле Вартанян, армянка), и был в моде рок, песни Чеккера, а потом весь Париж начал танцевать твист. Люди вдруг забыли о войне, о том, что было после нее, стали получать больше денег, экономика стала развиваться. Появился Бельмондо на «ягуаре» — и все сказали: «Какой он клевый парень!» Я тогда жил в Париже, мне было семь лет, меня это все очень сильно впечатлило. Это была эпоха Брижит Бардо — европейской Мэрилин Монро.

Ваша жена на нее похожа?

Нет. Бардо была слегка курносенькая, а супруга у меня скорее итальянского типа. Моя жена знаете, на кого похожа? Была такая американская актриса итальянского происхождения — Дженнифер О’Нил. Вы ее можете увидеть в фильме Висконти «Невинный». Там Джанкарло Джаннини, обуреваемый ревностью, убивает ребенка своей жены от другого мужчины. Вот его любовницу, черноволосую красотку, играет О’Нил. Она мне очень нравилась. И вдруг однажды я обнаружил, что девушка, с которой я сижу рядом на спектакле «Обыкновенное чудо» в Театре сатиры, просто одно лицо с этой актрисой. А потом я выяснил, что эта девушка тоже актриса! Позже она стала моей женой.

Так «ягуар» в вашей жизни появился или нет?

Пока нет. У меня сейчас серебристый «мерседес», но его уже пора менять. Сейчас вот думаю, на что...

А вот если бы вы согласились на предложение Примакова перейти работать в МИД, у вас бы уже был целый гараж!

Знаете, это не главное в жизни. Да, высокий чин и работа с Примаковым — это было привлекательное предложение. Но тогда мне хотелось оказывать воздействие на то, как развивается наша страна. Будучи чиновником в министерстве, я бы работал на гораздо более узком участке, в то время как автор серьезной политической программы может повлиять на очень многие вещи. Экран — это большая сила, особенно если убедительно доносить свои мысли. И потом, мне хотелось сделать что-то принципиально новое в своей жизни. Я был дипломатом, переводчиком, замглавного редактора в «Московских новостях», замгенерального директора на Первом канале, спичрайтером президента... А вот политической программы у меня не было. И когда возможность реализовать этот замысел появилась, я спросил у жены: «Нин, как?» «Сделаем», — ответила она. И очень помогла мне, ведь она актриса. Первые три-четыре года Нина очень критически оценивала мою деятельность и все время подсказывала какие-то телевизионные ходы. Я, конечно, раздражался, мы спорили, ссорились. Она говорила: «Нельзя так сухо и неэмоционально общаться со зрителем». И я учился переводить свои мысли с языка дипломатического на язык телевизионный. Я хотел делать динамичную, острую, агрессивную программу...

Доренко вы в этом смысле переплюнули?

Нас нельзя сравнивать. Я про другую агрессию говорю — в интеллектуальном смысле. Я же предлагал Березовскому сделать свою программу на Первом канале, но он сказал, что ему нужен телекиллер, и выбрал Доренко. В Березовском все время были два человека: один — членкор академии наук, математик, а другой — делец, авантюрист... В нем это блестяще сочеталось! Он боролся за деньги, за миллиарды, поэтому ему нужен был телекиллер, который убивал бы его политических противников. Поэтому мой проект на Первом канале не реализовался. Плюс у меня были трения с командой Березовского, прежде всего с Бадри Патаркацишвили, который недавно умер в Лондоне. Репутация у него была противоречивая. Человек он был сильный, властный, но, поскольку я не люблю подстраиваться, мы с ним схлестнулись. В итоге со своим замыслом я пришел на «ТВ Центр». Создание «Постскриптума» стало для меня большим вызовом. Но ведь мужчины на протяжении всей жизни испытывают себя.

Вы ведь даже акул ловите!

Да. Я некровожадный человек — в оленей, например, стрелять не люблю. Но рыбу ловить — это другое. Недавно во Флориде, близ острова Исламорада, я поймал акулу в полтора метра! (Показывает фото.) Ловил на форель. Перед тем как насадить ее на крючок, ее ножом всю кромсают, отрезают хвост, выкалывают глаза, чтобы она максимально кровоточила. Акула различает миллиграмм крови в тысяче кубометров воды — и сразу плывет туда! Вот когда такую форель забрасываешь, ждать, пока клюнет, — минут пятнадцать. Дальше катушка идет, удилище гнется, и начинается схватка! Мне сказали, что передние зубы у этой акулы — а это была акула-нянька — неострые, но вот зато задние!.. Если она руку твою засосет, то руки не станет.

А правда, что, когда акула выпотрошена, но еще жива, она начинает поедать свои внутренности?

Такой случай описан в научной литературе. У акулы рефлекс. Это очень кровожадное животное! Но в США акулы — несмотря на то что атакуют людей, откусывают им руки и ноги — биологический, защищаемый вид. По закону вы даже не можете вытащить ее из воды. Можно ее подтянуть к лодке, сфотографироваться с ней и потом отпустить. Иначе — очень большой штраф.

А откуда у вас прозвище Басурманин?

Это бабушка меня так называла. Когда я приехал в Москву из Пекина, то, гуляя с ней по Тверской, часто садился на корточки. Она спросила у моего отца: «Что, у Алеши сердце больное? Мы с ним пройдем пятьдесят метров — он садится и отдыхает». А отец говорит: «Это китайцы так отдыхают, он их имитирует». А басурманином называли, потому что я говорил по-китайски, а по-русски почти ничего не говорил. Я просил хлеб, а мне давали ложку, и я кидался в бабушку ложкой, потому что четко же сказал, по-китайски, что хочу хлеба, а она не понимала. Поэтому она ворчала: «Что за басурманина такого привезли...»

А кличка Ястреб?

(Закуривает трубку.) Это одна известная американская газета написала, что я «один из самых блестящих российских ястребов». Американцы такие люди, что им обязательно надо повесить на кого-нибудь ярлык. Но я не согласен с тем, чтобы нам диктовали, что делать. Так было в 90-е, когда они еще и хотели, чтобы мы им улыбались и благодарили их за это.

А кто переломил ситуацию?

Начал Примаков, закончил Путин. Америка сейчас недовольна тем, что мы распрямились, что у нас газ, нефть и много денег. Вообще я американцев хорошо знаю. Тридцать лет их уже изучаю, защищал диссертацию в МГИМО по США. Так вот американцы будут вам улыбаться, подарят вам шляпу или галстук, будут хлопать вас по плечу, говорить слова о дружбе, но никогда ни в чем серьезном не уступят. Это национальный характер такой. По сравнению с США во внешней политике мы страна высшей справедливости. Мы всегда готовы договариваться, всегда пойдем навстречу. Американцы — никогда.

Может, потому что у них много оружия?

У них пятьсот пятьдесят миллиардов долларов военный бюджет! А у нас — тридцать пять...

А что нам делать — вооружаться самим или разоружать их?

Нам достаточно иметь такой объем вооружений, который не позволит нам угрожать. Есть такое понятие — «оборонная достаточность». То есть не когда у вас тоже сто пистолетов, а когда он у вас один, но вы им можете правильно воспользоваться. Как Ума Турман своим мечом в «Убить Билла-2».

А вас строго воспитывали во французской школе? Наверняка вас наказывали, заставляя переписывать «Тартарена из Тараскона»…

И правильно делали! Ну а что за глупость ставить ребенка в угол?! Во-первых, ему там скучно, во-вторых, он себя там чувствует оскорбленным. А заставь его переписать книгу — у него столько знаний появится! Грамматика, ощущение правильного языка... Поскольку я был довольно шаловливым ребенком, французские учителя заставляли меня в порядке наказания не играть в школьном дворе, а переписывать всякие главы из книг. Тогда я был недоволен, а сейчас понимаю, как это было полезно: с тех пор французский язык для меня почти как родной. А поначалу было нелегко... Вообще я помню, что, когда мы уезжали во Францию, последним моим впечатлением о родине было мороженое-эскимо. Я чувствовал, что начинается какой-то новый этап жизни, непонятный и заманчивый, что меня везут в какую-то удивительную страну, и тода я в приступе патриотизма потребовал эскимо. А во Франции потом эскимо не было! Зато там на всю улицу пахло круассанами и грилованной курицей. Отец принес такую курицу в фольге, и я слопал ее всю. Потом съел несколько круассанов и понял, что мне нравится Париж. И я стал постигать французский, смотреть мультики диснеевские по ТВ. А потом меня отдали во французскую школу и договорились, что мне не будут задавать никаких вопросов, чтобы меня не испугать, — я же ничего не мог сказать. И я так полгода сидел, а потом вдруг заговорил на чистом французском! Вот и наша дочь так учила чешский в пражской школе. Она до сих пор отлично говорит по-чешски.

Вы обещали Жаку-Иву Кусто, что погрузитесь с ним в Марианскую впадину. Так и не погрузились?

К сожалению. Мне было одиннадцать лет, мой отец работал в ЮНЕСКО и взял меня на прием, куда был приглашен Кусто. Я к нему подошел и сказал: «Господин Кусто, дело в том, что я скоро вырасту, и тогда я собираюсь погрузиться в Марианскую впадину. Можно это сделать с вами?» На что он ответил: «Это очень интересный проект, молодой человек. Подрастайте, и я вас возьму с собой». До девятого класса я собирался идти на биофак МГУ, на ихтиологическое отделение. Я хотел быть ихтиологом! Во Франции меня увлекало все, что показывали по Discovery, я стал подписываться на журнал Le Monde Animale, мне покупали огромные альбомы с фотографиями, как ягуар прыгает на какую-нибудь лань. У меня была любимая книжка «Малый атлас мира». Я очень хотел изучать животных. Но в итоге выбрал дипломатическую стезю. Видимо, так мне было предписано судьбой...

По какому случаю девочка Сесиль в детстве дала вам первую в вашей жизни пощечину?

А-а-а! Мы жили в одном дворе. Сесиль мне нравилась, она была очень симпатичная и все время строила мне глазки, хихикала и смеялась. Было понятно, что она хочет, чтобы я за ней поухаживал. Ей было девять лет, мне десять. Я посмотрел лирический фильм, в котором герои целовались, и предпринял попытку повторить то же самое, что видел на экране. Ей это страшно понравилось, но реакция у нее была именно такой, какую тогда демонстрировало французское кино: «Как ты смеешь?!» — и пощечина. Я помнил, что после этого мужчина должен проявлять достоинство, стоять на месте, задумчиво потирая щеку: типа это еще не конец. И я отыграл этот сценарий как по нотам!

Еще, я знаю, у вас была какая-то романтическая история в Кении...

Не было. Вернее, она не состоялась. Отец у меня в Кении работал, и я там очень понравился французским дипломатам. Мне говорили: «Да вы вообще француз, что вы маскируетесь под русского!» И вот один французский посол сказал моему отцу: «Дайте нам вашего парня на воскресенье, они с моей дочерью будут кататься на лошадях». Дочь звали Паскаль. Она была очень симпатичная, фигурка хорошенькая — в общем, могло с ней состояться. Ей было семнадцать лет, мне девятнадцать. Мы уже с ней кокетничали, я ей мартини наливал... А в советские времена все эти контакты были под вопросом. Это сейчас — садись на лошадь с кем угодно и поезжай куда угодно. А тогда первая мысль была: «А вдруг сообщат в центр?» Но я все равно согласился на прогулку. И тут моя мама — она у меня такая правильная женщина была — говорит: «Алеша, ты можешь, конечно, поехать с Паскаль, но имей в виду, что, если ситуация сложится неблагоприятно, это может испортить всю твою дальнейшую жизнь». И вот это как-то на меня повлияло... Так что у меня свои претензии к советской системе. С другой стороны, если бы я завел отношения с Паскаль, то с Ниной у нас не состоялось бы. Это тоже изменило бы всю мою жизнь, и, может быть, не в лучшую сторону. Потому что Нина у меня выдающаяся женщина — и внешне, и внутренне. Тридцать один год мы с ней живем...

Когда вы ездите за границу, вы только с политиками, дипломатами и профессорами общаетесь?

Не только. На последнем Давосском форуме, где каждый год собирается две с половиной тысячи человек, около сорока президентов и премьеров, нобелевские лауреаты, главы ведущих компаний мира, известные актеры, режиссеры, писатели, я познакомился с Паоло Коэльо. Нам было о чем поговорить: о политике, культуре Португалии, Бразилии, о его будущем романе и о том, что он должен появиться у меня в программе. Будет, будет! Думаю, в сентябре он приедет в Москву... Еще я там видел Наоми Кэмпбелл и Анджелину Джоли.

Ой, расскажите!

На одном из гала-вечеров, где все в бабочках и смокингах, был Генсек ООН Кофи Аннан. Его обступили несколько крупных магнатов. Я направляюсь к нему, хочу его поприветствовать, и вдруг передо мной возникает спина! Вернее, сначала я не понимаю, что это такое, — какая-то изогнутая темная линия. Она матово поблескивает в лучах софитов. Я думаю: «Что это?» И понимаю, что это какая-то чернокожая женщина. Потом понимаю, что у нее абсолютно бесконечная спина. Все говорят про нее: «Ноги, ноги...» Я не знаю, какие у нее ноги, я их не видел, но спина! Настоящая черная пантера! Все хозяева мира сразу же забыли, что они генсеки ООН и главы «Кока-колы», — они все устремились к ней. Но как раз тут вся магия исчезла: оказалось, что Кэмпбелл капризная, жеманная, заигрывающая со всеми одновременно... Мое убеждение: самое лучшее в Наоми Кэмпбелл — это спина. А вот Анджелина Джоли — прямо противоположный образ. Сдержанность на грани анемичности. Строгая, деловая, в общении очень скромная, очень умные глаза, контролирует каждую мышцу своего лица, чтобы не появилось дополнительных морщин. Улыбается очень редко — разве что Биллу Клинтону... Не то что Шэрон Стоун! У нее для всех улыбки, она все время собирает деньги на борьбу со СПИДом. Ей там даже делали замечания: мол, вы не можете использовать Давосский форум для сбора средств, а она говорит: «Я все понимаю, но все равно буду это делать!» Она легко собрала там свой миллион и об этом во всеуслышание объявила. Вот такие разные типажи.

ИРИНА ВИНОГРАДОВА