Петр Скворцов и Александр Горчилин: «Мы существуем на всем готовеньком»

На Каннском кинофестивале в этом году лента получила специальный приз имени Франсуа Шале, а недавно она была представлена в основной конкурсной программе фестиваля «Кинотавр» в Сочи. Но самим актерам статус кинозвезд, кажется, абсолютно не интересен...

Ребята, давайте начнем с вашей поездки в Канны. Как вас приняло международное киносообщество?

Александр: А у нас не было задачи показать себя. Мы поехали, чтобы показать кино. Это часть нашей работы. Правда, мы и сами в первый раз увидели фильм только в Каннах.

Пётр: Редкий случай, когда я готов отвечать за свою работу. Обычно мне как-то стыдно и тяжело смотреть на экран, а тут спокойно. И нам очень понравилась реакция зрителей. Европейцы видят смешное даже там, где мы сами не видим.

Фотография: Ярослав Клоос

У вас были какие-то ожидания в отношении этого фильма? Они оправдались?

А.: Вся команда так любовно над ним работала, что ни у кого из нас не было волнений или сомнений. Потом всё смонтировалось, скорректировалось по цвету и звуку. И вышло умное зрительское кино про людей.

П.: Никакого моралите, исключительно набор мыслей на волнующие темы. Реакция на окружающий мир не без попытки поставить диагноз и задокументировать. Притча, но при этом неразрывно связанная с действительностью.

А.: Мой персонаж — мальчик, над которым все издеваются, потому что он не такой, как все. Он инвалид, у него одна нога короче другой. Это архетип всех тех, кого мучают другие дети в школе. Он находит себе друга — Вениамина (герой Петра Скворцова. — Прим. ОК!), первого человека в его жизни, который разговаривает с ним как с равным, и буквально в него влюбляется — в общечеловеческом смысле. И если Вениамин находится на позиции учителя, проповедника, то мой персонаж становится его учеником.

П.: Вениамин, в принципе, такой же загнобленный школьник. Просто он нашел выход — манипулировать людьми с помощью священных текстов. Он по-своему трактует Библию и думает, что знает, как все должны жить. Изначально для него это было способом привлечь внимание, но потом цели, которые он преследовал, померкли и на первый план вышла жажда власти.

Вы сочувствуете своим героям?

А.: Мы сначала думали, что появление мальчика-фанатика Вениамина — это что-то из области фантастики. Думали, это надуманный персонаж. А потом открыли YouTube и нашли там десятки, сотни таких пятнадцатилетних Вениаминов, которые серьезно вещают на всю улицу: «Все геи должны гореть в аду. Если ты не девственница, то будешь гореть в аду». Этих посадить, этих распять...

П.: Весь съемочный период я перечитывал Библию и пытался понять мысли Вениамина. Я действительно начал думать, что если смотришь на женщину с желанием, то будешь гореть в аду. Какое-то время это во мне держалось, но теперь я опять хочу прелюбодействовать. (Смеется.)

А.: Меня моя роль разнежила. Я после нее стал мягкотелым, влюбленным, улыбчивым. Как бы скептически я ни относился к идее того, что роль меняет актера, всё же, видимо, какие-то вещи оставляют свой отпечаток.

П.: Мой педагог говорит, что если роль тебя не меняет, то ты напрасно потратил свое время.

Расскажите немножко о своих корнях. У вас кто-нибудь связан с искусством?

А.: В журнале будет некролог? (Смеется.) Я не из актерской семьи — вот что могу рассказать по этой теме. Честно говоря, мне такие вопросы неинтересны. А тебе будет стыдно об этом писать. (Улыбается.) Ладно, шучу. Меня воспитывали мама, бабушка, дедушка и отчим. Замечательные люди, я их очень люблю.

Как они отнеслись к твоей идее стать актером?

А.: Мне кажется, хорошо. Моя мама, можно сказать, прошла весь путь обучения вместе со мной. Потому что она думала об этой профессии одно, а оказалось всё по-другому. Теперь она в каких-то вещах разбирается даже лучше, чем я. Когда мы с ней разговариваем про мою работу, она может мне что-то такое сказать, что для меня станет откровением. Еще мама цензор. Она всегда видит, где я вру, а где честно выполняю свою работу.

Фотография: Ярослав Клоос

П.: Моя мама смотрит все спектакли с моим участием, у нее по каждому есть замечания. Она их сравнивает, а меня это очень удивляет. У нее тоже понемногу вырабатывается профессиональный взгляд. Раньше я думал, что если плохо сыграл на сцене, то это оттого, что у меня похмелья не было, а потом понял: просто мама на спектакль не пришла. (Смеется.) А папа мой — моряк. Дедушка служил в Воронежском ТЮЗе.

Это его примером ты вдохновился и поэтому заинтересовался актерской профессией?

П.: Отчасти. У меня была подруга, старше меня на пять лет, мы с ней играли во дворе, придумывали этюды и показывали их родителям. Потом вместе хотели пойти в театральный институт, но мы с родителями переехали, и наша дружба закончилась. А дед мой окончил Институт театрального искусства имени Луначарского (ныне ГИТИС. — Прим. ОК!), и его распределили в Иркутский театр. Потом какие-то ребята основали в Воронеже ТЮЗ, и он туда перевелся. Но я деда не застал. Видел только фотографию, на которой он в облике царя в спектакле «Золотой петушок». Я не застал ни одного деда, и мне очень обидно. С удовольствием бы с ними пообщался. Мне кажется, это особые члены семьи. Даже слово «дед» звучит мощно, с уважением.

Саша, а тебя что привело в профессию?

А.: У меня всё началось с каких-то внутренних комплексов. (Задумывается.) Я не могу коммуницировать с людьми так, как мне хочется, а на сцене театра происходят какие-то волшебные вещи. Я выхожу и понимаю, кто я, что за люди вокруг меня и что им всем здесь нужно. Они нуждаются в историях. Вся история человечества построена на том, что люди рассказывают друг другу истории. Вот и мы сейчас пишем интервью, чтобы написать историю.

П.: В разговорах с друзьями я пришел к выводу, что изначально все идут за «глянцем», чтобы ты выходил во двор и все говорили: «Вот это да, вот это парень!» И чтобы девочки липли.

А что получают?

П.: Мне за время обучения в институте открылось много прекрасного. Кайф профессии в том, что она позволяет сдуть пыль со своего существования. В жизни у многих всё происходит как-то неосознанно и на автомате. А в момент выхода на сцену ты хлопаешь себя по щекам и говоришь себе: «Погоди, подумай, что тебе сейчас нужно на самом деле». Я занимаюсь этим исключительно из эгоистических целей, потому что мне хорошо и после правильного спектакля моя голова встает на место. И не только голова, но и физически я начинаю чувствовать себя лучше.

Фотография: Ярослав Клоос

А.: В идеале у зрителей должно происходить то же самое. Пётр прав: если ты занимаешься делом, а не лелеешь своего внутреннего актера, то именно эта профессия позволит тебе понять что-то о себе и о мире.

П.: Я общался с одним режиссером, который очень переживает насчет неосознанности человеческого существования. Он привел интересный пример. Сейчас, чтобы поесть мяса, мы идем в супермаркет и покупаем его. В деревне же люди выращивают свинку по кличке Маша, потом убивают ее, созывают всех соседей, и эта еда приобретает смысл. Так у нас происходит всё: после школы ты обязательно должен пойти в институт и получить какую-то профессию. Ну, не поступил на актера — ладно, пойду на пиарщика или дизайнера интерьеров. Потом тебе надо жениться или выйти замуж, ты играешь свадьбу, потом, возможно, разводишься… Странный круговорот, который не остановить, и это страшно. Из-за этого появляются такие персонажи, как Вениамин.

А вы сами отдаете себе отчет в том, куда двигаетесь и что вас ждет?

А.: Нет, в том-то и дело! Поэтому нам и нужна эта профессия.

Тем не менее, Саша, ты не только играешь в «Гоголь-центре», но учишь актерскому искусству других — в театральной лаборатории Gogol School.

А.: На самом деле мне всегда хотелось больше быть педагогом, чем актером. Но раньше я не понимал, зачем мне это. Чувствую ли я, что могу кого-то научить? Когда к нам пришли первые ребята, я подумал: что они тут делают? Это люди, которым за двадцать, у них есть профессия, они неплохо зарабатывают... За свои двадцать четыре — двадцать пять лет они успели напридумывать себе, кто они такие. Как-то им нужно было выполнить элементарное задание: принести на занятие свою любимую вещь — игрушку, ручку, да хоть ботинок, и подробно рассказать о том, кто эту вещь им дал, когда, какая погода была в тот день, какие эмоции они испытывали. И тут я понял, что с них начинает слетать шелуха. Они путаются: мол, я же думал, что я крутой и всё могу, а тут не могу просто рассказать историю своего любимого ботинка!

И что же происходит?

А.: После того как у них ломаются стереотипы о себе, они обнуляются и начинают заниматься делом. У нас занятия проходят два раза в неделю, и это плохо, потому что надо с утра до ночи, но у всех работа и другие дела. И всё равно здорово, что люди приходят, приносят какие-то этюды, что-то сочиняют, созваниваются по вечерам. Любой человек стремится к искусству.

Пётр, а как складывается твоя театральная судьба?

П.: В прошлом году я окончил Школу-студию МХАТ, курс Дмитрия Брусникина, и мы создали коллектив под названием «Мастерская Брусникина». Мы сделали как бы свой театр. Сейчас очень сложный период, потому что мы выпорхнули из-под крыла школы-студии и начали свое отдельное существование. Я всегда мечтал работать с группой единомышленников, но мне не хотелось идти в большой репертуарный театр. Судьба дала нам шанс, посмотрим.

Вы оба сильно отличаетесь от известных мне актеров, особенно от тех, кто постарше. Можно ли назвать вас представителями новой школы, как считаете?

А.: С теми, кто постарше, сравнивать не стоит. Мы родились в другое время.

П.: Я, например, Советский Союз не застал вообще. Саша, по-моему, тоже, да? Мы родились уже после его распада. Я слегка помню Ельцина. В детстве, когда видел по телевизору Лужкова, то думал, что это Ельцин подстригся.

Фотография: Ярослав Клоос

А: На самом деле мы живем в такое время, когда за нас уже много чего сделано. Нам мало что остается. Приходится бороться с собой, настраивать себя, что ты можешь и должен что-то сделать. Вот Artplay уже построен, все театры тоже, фильмы сняты, заводы работают… За нас потели наши мамы, папы, дедушки, бабушки, а нам остается страдать о том, какие мы, какой я. Вот поэтому многие люди нашего поколения инфантильны — мы существуем на всём готовеньком.

П.: Я очень инфантильный человек, которому лучше не доверять серьезные вещи. Мне в душе до сих пор четырнадцать.

Собираешься ли что-то с этим делать?

П.: Это жизнь за меня сделает. Вот когда я хорошенько где-нибудь проколюсь, то само всё и произойдет. На самом деле если сравнить нас хотя бы с теми, кто выпустился до нас, — им было тяжелее. И я, и Саша продолжаем работать со своими однокурсниками. Нашим же предшественникам пришлось распределяться в какие-то чужие театры. Они бы нам сейчас позавидовали. При этом мы, оказавшись в такой идеальной ситуации, думаем, что тут что-то не так, и периодически выпендриваемся. По крайней мере, я точно. Стыдно.

А.: На самом деле, Пётр, если бы не ты и не твоя работа, то не стал бы Брусникин делать вашу студию, он бы вас просто распустил. Мы не осознаем, что тоже приложили не меньше усилий, чем те люди, которые создавали эти театры. И хорошо, что не осознаем. Каждому надо взять и придумать себе важное дело.

Мне кажется, вы довольно беспечные ребята. Материальная сторона дела вас не интересует?

П.: Я не понимаю, на что человек должен зарабатывать и на что тратить. Ты занимаешься тем, чем хочешь заниматься, и это главное. Лишь бы было что поесть дома вечером.

А.: Да и много ли надо? Рис да масло.

П.: Курочки немного. Я недавно наготовил картошки с курицей на сто сорок рублей, сам объелся и соседей накормил.

А.: А я так вообще перестал есть мясо. Ну, за комнату еще надо заплатить. Но на это за месяц подзаработаешь.

А дальше как?

А.: Делай дело, остальное приложится. Как ни странно, деньги вообще не проблема. Главное — не заморачиваться, а то начинаешь о них думать, и они действительно исчезают. (Смеется.)

П.: Поэтому я стараюсь деньги «сливать», как только они появляются. Если вдруг удается поучаствовать в коммерчески выгодном мероприятии, то надо срочно угощать людей, и тогда в следующий раз придет больше.

А.: Детей нам кормить не надо, жен у нас нет. Мы сейчас отвечаем только за себя и за то, что мы делаем.

Хорошо, а как насчет ваших профессиональных амбиций? Кто-то мечтает о признании, славе, Голливуде, а вы?

П.: Прекрасно, у людей мечта. У меня мечта иная.

А.: Во-первых, зачем Голливуд? Кому ты там нужен? Просто не надо нас сравнивать с такими людьми. Мы относимся к этим вещам по-другому. Представь, как будто мы столяры, а они актеры. Они успешные люди, которые делают дело, а мы...

А вы развлекаетесь.

А.: А мы развлекаемся. Театр — это развлечение, и вообще любое искусство — развлечение. Я знаю людей, которые целенаправленно снимались в сериалах по шесть-семь сезонов. Они не играют в театрах, не снимаются в хороших фильмах, да даже и не осознают, какой из фильмов хороший, а какой плохой. У них Instagram-подписчиков много и денег достаточно, и они этим счастливы.

П.: Я в профессию пришел не Вселенную менять, а развлекаться. Вот и делаю это по двенадцать часов в день.