Безумный мир Константина Богомолова

Его острый, провокативный спектакль «Мушкетёры. Сага. Часть первая», поставленный прошлой осенью в МХТ имени Чехова, сразу стал хитом сезона. Богомолов здесь и режиссер, и автор текста.

Я знаю, что история с «Мушкетёрами» начиналась, останавливалась, потом продолжалась вновь. Она тебя не отпускала.

Всё началось просто с идеи. Сначала было желание поставить «Гамлета», потом я понял, что не хочу делать мрачную историю в духе «Карамазовых» (спектакль Богомолова в МХТ. — Прим. ОК!). Мне захотелось абсолютно свободного сочинения, какого-то безумия. И возник материал «Три мушкетёра», который дает возможность фантазировать как угодно. Поначалу я работал с текстами Дюма, потом стало возникать ощущение, что я продолжаю крутиться в режиме некой инсценировки всем знакомого романа, а хотелось большего безумия и свободы. И мы отдались этой свободе. В какой-то момент и актеры, и я почувствовали, что хотим работать исключительно с новым текстом. Мы поняли, что возникает новая, самостоятельная история, которая только лишь отталкивается от мифов о мушкетерах. Действие перенесено в Россию, хотя и не в Россию, там есть и король, и королева, но это не король и королева из романа Дюма. Вроде бы есть Атос, Портос и Арамис, но это не те мушкетеры, которые знакомы нам с детства. Есть кардинал, но опять же не тот кардинал, что у Дюма. Есть любовь д'Артаньяна, юного провинциала, который приезжает в столичный город и оказывается в компании мушкетеров. Есть и ссоры, и предательства. Эта история густо замешена на каком-то сюре, но вдруг она превращается в совершеннейший карнавал, фантазию, которая полностью отрывается от почвы Дюма. И уже парит в других стратосферах.

Мне понравилась твоя фраза «захотелось большего безумия». Чего тебе раньше не хватало?

Безумство может обретать самую разную форму. Это может быть тихий спектакль, как «Юбилей ювелира», тоже по-своему безумный: полтора часа артисты без какого-либо эмоционального взрыва очень спокойно разговаривают, и за весь спектакль меняется всего три-пять мизансцен. «Мушкетёры» — совсем другое безумство, где совершенно дикий текст, который было сложно освоить актерам. Это тот способ существования на сцене, который я до сих пор активно не использовал.

Что ты имеешь в виду?

Этот гипертеатральный способ, экспрессивный, утрированный. Для себя мы эту форму назвали романтическим эпосом, треш-эпосом. Это значит не сваливаться ни в сторону стеба, ни в сторону глупого, скотского серьеза. Идти по лезвию ножа, когда зритель не понимает: «Вы это серьезно или издеваетесь?» Постоянно достигать какой-то сверхсерьезной интонации, потом ее опрокидывать в иронию, и наоборот. В спектакле минимальное количество постановочных средств, всё строится на игре актеров.

В «Мушкетёрах» ты ставишь перед актерами просто невероятные задачи.

Да, тут все не сразу поняли, что надо играть. (Улыбается.) Я предупредил актеров, что это совершенно отчаянная история. Конечно, когда режиссер приходит и говорит «Всё, что вы делали раньше, выбрасывайте и осваивайте новое», для актеров это шок, стрессовая ситуация. И перед Мариной Зудиной стояла очень сложная задача, даже несмотря на то, что она последние пять лет работала со мной достаточно много. И Игорю Миркурбанову было непросто, я уже не говорю об Игоре Вернике, с которым последний раз мы встречались на «Событии» Набокова. Понятно, что мои технологии меняются и я как режиссер меняюсь. Конечно же, для Игоря это была работа с новым режиссером, а не с тем, знакомым. Но только такая позиция — позиция отказа от предыдущих достижений в пользу радикального обновления — приводит к свершениям, которые меняют наше представление о том, что возможно в театре и что есть театр вообще.

А как ты относишься к реакции публики? Ведь то, что ты делаешь в театре, кого-то восхищает, а кого-то и раздражает.

Мне это нравится. Потому что это реакция. С моих спектаклей сначала уходит много людей, но тем не менее зал каждый раз наполняется. Люди уходят не просто потому, что им скучно, в большинстве своем они уходят в раздражении, хлопают дверью. Они говорят: «Такого не может быть, это не театр, это бред, фигня, ужас, безобразие». А в итоге эти люди приводят за собой новых любопытствующих...

...посмотреть на то «безобразие», которое ты сотворил.

Конечно. Поэтому я и люблю такую реакцию. Она про неравнодушных.

Не просто про неравнодушных. Я неоднократно слышал мнение, что спектакль «Мушкетёры» не отпускает зрителей и на второй-третий день. Так было и со мной.

Это важная реакция. Всё самое интересное в спектакле должно происходить после его окончания — в головах зрителей.

В свое время ты попробовал втянуть меня в актерскую воронку. Это, конечно, была авантюра, но я с удовольствием репетировал в твоем спектакле «Уход», да еще в партнерстве с Олегом Павловичем Табаковым! И знаешь, внутренне меня всё это сильно раскрепостило.

Профессия актера — это в принципе профессия психотерапевтического свойства. Она пробуждает в человеке и темные энергии, но при правильном подходе обучает главному — любить себя таким, какой ты есть, уважать себя и не пытаться подстраиваться под кого-либо. Я часто говорю актерам: «Ребята, репетиционный зал — это врачебный кабинет. Всё, что происходит здесь, — наша тайна». Поэтому я не пускаю на репетиции людей со стороны.

Поскольку я был на твоих репетициях, то могу чуть-чуть приоткрыть эту завесу тайны. Например, у тебя постоянно играет музыка, ты тихо общаешься с актерами. Такая своего рода медитация.

Но всё это сочетается с моей гипержесткостью, гипертребовательностью, которая иногда воспринимается актерами как истеричность или чрезмерный авторитаризм. Правда, моя истеричность расчетливая. Это один из способов воздействия на актеров. А если человек мне доверяется полностью, то он уже находится в зоне моей ответственности. Я буду кричать, переделывать, добиваться результата, но сделаю так, что актер будет хорош на сцене. Я актеров иногда ненавижу — естественно, как и они меня, — но в конечном счете, мне кажется, у нас есть взаимное чувство любви. Команда должна состоять из людей, которым хорошо друг с другом, которым весело друг с другом, у которых похожее чувство юмора и одни эстетические взгляды.

Мне кажется, Костя, у тебя появились сентиментальные нотки. Раньше я этого не замечал.

Вадик, я более чем сентиментальный человек, другое дело, что сентиментальностью никогда не надо торговать.

Конечно, всё должно быть органично.

Например, во втором акте «Мушкетёров» героиня Ирины Мирошниченко, королева, рассказывает про свое детство, про взросление, старение, уходящую жизнь. Разве это не сентиментальность?..

Скажи, филологическое образование помогает тебе или, может, порой мешает?

Я не думаю об этом. Я и в школе читал много книг, я и в школе сосредотачивался на литературе, поэтому моя любовь к слову не связана с образованием.

Поначалу ты пошел учиться на филолога, потому что не дорос до режиссуры?

Я не думал о режиссуре, я увлекался литературой и хотел получить хорошее образование. А уже учась в аспирантуре МГУ, решил, что хочу поступить в ГИТИС, и поступил.

У каждого поступка своя мотивация. Почему все-таки возникла режиссура?

Мне было тяжело общаться, я был замкнутым филологическим юношей, и мне захотелось наладить связь с миром. Я пошел в ГИТИС на режиссерский и там нашел площадку для своего властного характера. За полгода учебы я поломал себя, научился общаться с людьми активно. Правда, и сейчас не могу сказать, что у меня есть друзья, я не умею дружить, я всё равно один. Близко к себе не подпускаю никого. Кроме семьи.

Неумение дружить — это проявление эгоизма?

Да нет. Я просто умею быть один. Мне одному хорошо, спокойно одному. Я не люблю общаться, обмениваться мыслями, идеями. Общаться я предпочитаю с книгой, с кино, со зрелищем, но не с людьми.

Твоя жена, актриса Даша Мороз, — девушка с сильным характером. Вы в этом смысле друг друга стоите.

Возможно. Хотя, мне кажется, Даша в хорошем смысле «детский» человек. Она чистая, честная. Может, и дипломатии в ней меньше, но это ее плюс, она порядочный человек.

Вы же встретились во время совместной работы?

Мы познакомились за много лет до нашей судьбоносной встречи. Встретились, разошлись. А потом репетировали «Волки и овцы» в «Табакерке» и как-то всё и произошло.

Здорово, когда жена — единомышленник.

Всё не так просто. Даша — актриса с характером, очень талантливая и, как любой талантливый человек, со своими амбициями, со своим ощущением творчества. Но она гиперпрофессиональный человек и открытый для безумия, для всего нового.

Опять ты про безумие.

Безумие — это пилить сук, на котором ты сидишь, или входить в воду, когда не знаешь, глубоко там или нет. Прыгать куда-то, когда не знаешь, сколько там метров. Я говорю исключительно о творчестве. В жизни риск я ненавижу. Я верю в формулу «не искушай Господа Бога», для меня это вообще главная заповедь. Я считаю, что не надо искушать судьбу. Ненавижу риск, ненавижу кредиты. Однажды я брал кредит, больше не буду. Не люблю ощущение нестабильности. В жизни не люблю. А риск в творчестве — это единственное, что определяет возможный прорыв.

У тебя, Костя, всегда много планов, проектов. Сейчас ты ставишь спектакль по «Идиоту» Достоевского в «Ленкоме», а совсем недавно в «Гоголь-центре» состоялась премьера спектакля Кирилла Серебренникова «Машина Мюллер», где ты сыграл главную роль, и сыграл, по-моему, блистательно. Как ты решился стать актером, да еще в тандеме с режиссером Серебренниковым?

Здесь сумма факторов. Во-первых, конечно, есть соблазн быть актером. Слушай, я не получал актерского образования, значит, я не наигрался — этот момент есть у любого режиссера. Второе — это Кирилл, к которому я отношусь с большим уважением. Он один из ведущих профессионалов на нашем театральном поле, и мне, конечно же, было интересно войти с ним в некий творческий контакт и повариться в его энергиях. Третье — это текст Хайнера Мюллера. Текст, который мне безумно нравится, и вообще в этом проекте есть то самое безумие, о котором мы с тобой так много сегодня говорим.

В апреле премьера в «Ленкоме». Что дальше?

Дальше будет «Собачье сердце» с Олегом Павловичем Табаковым, будет «Война и мир» в Кракове, будет «Преступление и наказание» в Италии, через какое-то время «Мастер и Маргарита» в Варшаве, потом еще кино: надеюсь, летом мы начнем снимать фильм по рассказу Владимира Сорокина «Настя». Так что планов громадье. Пока есть силы и идеи, их нельзя экономить. Знаешь, как говорят: «Деньги нельзя хранить. Их надо тратить, тогда будут приходить новые деньги». Вот так же силы и идеи. Их нельзя поднакопить. Это всё глупости.

Тебя называют модным режиссером. Это радует слух?

Это радует слух, как любой комплимент, но ты четко знаешь: как только ты расслабишься, всё полетит к черту.

Скажи, у тебя бывает рефлексия со знаком минус?

Конечно. Слушай, я вообще депрессивный человек, просто я занят работой, у меня интенсивная жизнь, вот и всё.

Тогда при чем здесь депрессия?

Это какое-то ощущение бессмысленности жизни.

И давно появилось такое ощущение?

Всегда было. Но я отношусь к этому вполне экзистенциально, исповедуя формулу Камю: «Жизнь бессмысленна, но жить нужно так, как будто она имеет смысл». Собственно, театр — это и есть модель жизни. Всё, что мы делаем, — это искусство, самое непретенциозное из всего, что есть. Оно не претендует на то, чтобы плюнуть в вечность. Ты тратишь силы, время и нервы на что-то, что будет существовать в течение какого-то короткого времени, а потом исчезнет навсегда и никто уже не будет про это помнить. То есть фактически ты тратишь какие-то нереальные силы в пустоту. Но такая модель жизни мне нравится.

Послушай, у тебя есть семья — жена, дочка, а ты говоришь про бессмысленность жизни.

Я говорю глобально, а семья — это уже сантименты. Я за семью пасть порву всем, но это не отменяет бессмысленности жизни. Это не отменяет того, что когда-нибудь всё взорвется к чертовой матери.

У тебя есть соблазн поработать с дочкой как с актрисой?

Боже упаси! Я вообще считаю, что детям до шестнадцати лет не стоит ступать на эту дорогу.

Аня серьезно занимается теннисом, насколько я знаю.

Да.

Ты показываешь дочке пример?

Это классическая ситуация нереализованных родительских амбиций. Я теннисом занимался интенсивно, на соревнования ездил. Потом адски стал лениться и всё бросил. А большие надежды подавал!

Интересно, ты был проблемным подростком или нет?

Я был тихим, спокойным ребенком. Никаких проблем родителям не доставлял. Первую в жизни сигарету я выкурил в тридцать четыре года — от нервов. В моем организме никогда не было наркотиков. Я абсолютно невинный человек. Я и не пью практически, нет никакого желания.

В общем, театр для тебя прекрасная сублимация. Будем ждать продолжения!