Александр Устюгов: «Мы сейчас снимали в тайге, и надо было взять топор и ударить топором — для меня привычно»

Актерство, музыка, мастерская, есть бизнес, скажи, это всё твоя работа или это всё твое хобби? Что из этого любимое дело?

Всё становится в какие-то периоды любимым, а в какие-то — невыносимым. Когда что-то получается, тебя это окрыляет и вдохновляет, но в основном что-то не получается, и тогда это превращается в работу, которую нужно делать. И утомление приходит от самых любимых работ. Поэтому я не разделяю. Мне кажется, у тхэквондистов нет, у киокушинкай (стиль карате. — Прим. OK!) есть такое. Я вел как-то мероприятие, там нужно объявлять все регалии спортсмена, в том числе сколько у него детей — это тоже часть пути самурая. (Улыбается.) Нужно было еще всё это выучить, а там на 6–8 листов, и только в самом конце ты говоришь: «Черный пояс киокушинкай такой-то». Поэтому я примерно этой же философии придерживаюсь: все-таки в творческой деятельности не бывает неважного — всё, что происходит, оно так или иначе отражается на тебе, а ты отражаешь это в профессии. Мы сейчас снимали в тайге, и надо было взять топор и ударить топором (cмеется) — для меня привычно, а для некоторых актеров это довольно травмоопасно, им дают резиновый топор, чтобы они не зашибли ни себя, ни друг друга. (Смеется.) 

Саша, я помню, что ты занимался реставрацией мебели. Сейчас делаешь гитары. 

Гитары — это было абсолютное баловство, но у меня всё время была идея попробовать сделать музыкальный инструмент. Понятно, что это совершенно другая область работы с деревом, с клеем, с лаками, но это всегда было жутко интересно. Как-то я купил специальную звучащую доску — и попытался из нее... Очень долго репетировал на соснах (смеется), чтобы не было промашки, примерялся — и в итоге выпилил гитару, покрыл ее лаком. И она звучала. Как мне кажется, звучит она даже лучше, чем фабричная. Сейчас меня спрашивают, делаем ли мы гитары. Мы делаем, но это получается действительно очень дорого, потому что ручная работа. Невыносимо дорого. 

Оставил себе? Отдать ее или продать — точно нет? 

Наверное, можно и продать. Когда появляется покупатель на твою продукцию — это всегда радостно, а когда еще и адекватная цена... Неважно, берут ее просто на память, чтобы на стенку повесить, или играть на ней. Если уж играть — это вообще подарок судьбы для творца. Поэтому если будет предложение, то я, конечно, буду его обсуждать — пожалуйста, если кому-то нужно. Я себе новую сделаю. (Смеется.) Однажды я пытался продать гитару через инстаграм, когда у меня пошла проблема по столярке, но люди поступили нечестно: они выкупили ее у меня — и подарили обратно. (Смеется.)

Здорово. Хорошие люди. 

Да.

Саша, я помню, что этот навык у тебя от отца, — расскажи, тебя заставляли или тебе самому нравилось?

Я сейчас не помню самого начала своего взаимодействия с деревяшками, но помню, что это было не самым лучшим занятием — работа в цеху у отца. Вроде всё спорилось, получалось, но у меня были другие интересы (дискотека и куча дел), поэтому это была некая такая повинность — приходить и отрабатывать. При этом мне платили зарплату, у меня была смена, и нужно было быстро доделать эту неинтересную работу и куда-то бежать. В какой-то момент меня совсем не тянуло к дереву, а потом появилась прямо осязаемая тяга, потому что, когда я вижу спил дуба, я начинаю зависать (смеется), начинаю его трогать, и меня уже сложно оторвать от этого процесса. Все-таки генетика победила! Не знаю, тут, скорее всего, мало того, что я работал в столярке, это наверняка какая-то генетическая память к дереву, которая потянула. Я в какой-то момент перестал сопротивляться и начал этим заниматься, потому что всегда же есть какая-то проекция: вот ты старенький и что бы ты хотел делать. Ты всё время думаешь: у меня была бы столярка, я бы ходил с доской и карандашиком за ухом. (Смеется.) Думаю, в этом бы я нашел какое-то душевное равновесие, поэтому это такие проекции больше на будущее. 

Дом уже построил или хотя бы придумал?

Я строил дом в Москве. Первая попытка у меня была еще в Северном Казахстане. Сейчас мысли такие есть, но я их от себя гоню, потому что считаю, что это всё больше какая-то забава, чем необходимость. Понимаю, что если я сейчас начну строить дом, то потрачу много сил, энергии, времени на создание жилища своей мечты. Но в то же время знаю, что не буду туда ездить, потому что нет времени и нет еще спокойствия, когда в свободное время с поезда ты едешь 100 километров за город.

10 километров можно ездить.

Ну не знаю, по-моему, это не тот загород, это все-таки близко к мегаполису. Мне кажется, что дом — он должен быть где-то далеко, потому что основная задача дома — оторваться от мегаполиса и с лопатой чистить снег, находя свой дзен, растапливая камин, затапливая баню или еще что-то, потому что все остальные радости не требуют площадей, которые земля, трава. Это можно, грубо говоря, перейти в Таврический сад, погулять и вернуться. (Смеется.) 

А ты в городе еще не всё сделал.

Да. В плане суеты и мгновенного присутствия в каких-то местах моя геолокация в Петербурге идеальна — 8 километров до всего, в любой момент я могу быть в течение 15 минут. А когда дорога начинает занимать час...

Вот я сейчас полтора часа ехала.

Ну Москва славится своими всеми этими вещами (смеется), но, мне кажется, чтобы приехать на полуторачасовую репетицию, потратив час туда и час обратно, это уже какая-то странная вещь. Мне всё время жалко этого времени. Я обожаю ездить, путешествовать, но вот эти вот складывания часов стояния в пробках почему-то вызывают во мне какой-то ужас, поэтому я стараюсь этого избегать. Пока получается.

Мне кажется или из тебя действительно бы вышел прекрасный профессиональный спортсмен? Или ты бы быстро бросил?

Сложно здесь фантазировать, потому что в детстве я себя тешил мыслью, что у меня было бы всё хорошо со спортом, потому что я человек достаточно упертый в определенных вещах и достаточно амбициозный — мне нужно всё и сразу: победы, пьедесталы, награды. Но я понимаю, что спорт, помимо того что это затрата физических усилий, это еще и талант. Если в 50-х годах любой человек, занимавшийся, скажем, боксом, уже выделялся в своем городе и мог претендовать на соревнования и победы, то сейчас отсев спортивных достижений вышел на какой-то недосягаемый уровень и, по сути, спорту нужно посвятить всю жизнь: вот этот разбег с детства, а соответственно, должны быть педагоги, наставники, родители, которые тратят на это огромное количество времени, пока ты в бессознательном состоянии в детстве проходишь этот путь. А потом, как правило, начинаются трагедии для детей, потому что нет детства, всю жизнь ты проводишь в достижении каких-то результатов, у тебя всё время стрессы, поскольку у кого-то на тебя определенные надежды, а ты в какой-то момент хочешь просто гулять... Фантазировать о том, мог бы я быть хорошим спортсменом, бесполезно, потому что я им не стал, а вот фантазировать, был бы я хорошим тренером, — можно, потому что (смеется) тут как раз благодатная почва, ведь тренеру и не обязательно что-то уметь, но важно находить в спортсмене эти крючочки, за которые цеплять, стимулировать, двигать. 

Скоро на экраны выходит фильм «Белый снег» — про нашу прославленную лыжницу Елену Вяльбе. Это вообще у нас сейчас особая тема после «Легенды №17», мы стали много снимать про спортсменов, вспомнили, что они у нас есть, крутые и классные. Кого ты играешь?

Я играю тренера Елены Вяльбе Виктора Максимовича Ткаченко. Это первый ее тренер, магаданский. Он взял ее за шкирку и привел в спорт. У него много спортсменов, которых он воспитал, это не единичный случай, что он нашел талантливую девочку и сделал все ставки на нее. Там достаточно сложная судьба, взаимоотношения, но он сделал ставку не на физические данные, а именно на характер спортсменки. Она привела его старшим тренером в олимпийскую сборную, она же его оттуда и убрала, потому что первая Олимпиада — и она забеременела. Конечно, для тренера это огромный удар, когда ты тратишь десятилетия, а тут гормоны сыграли у спортсменки — и всё. Понятно, что всё это возможно было на политической ситуации развала Советского Союза, потому что, если бы это было несколько лет ранее, это бы был просто нонсенс. Елена Валерьевна красиво начала строить свою жизнь, а потом красиво вернулась в спорт, вернув все свои медали. Опять же, это единичный случай, когда после родов спортсменки возвращаются.

Она же пять золотых медалей на чемпионате мира в 1997 году завоевала, будучи уже дважды мамой.

Да! Я не знаю, как в итоге смонтировали в фильме мое присутствие как тренера. Наверное, оно будет обозначено пунктиром —
может, в воспоминаниях. Там есть и нынешнее время. Но, в принципе, мы снимали эпизоды с тех пор, как он видит ее в первый раз на льду (она играла в хоккей!) до вот этой победы в 1997-м. И я понимал, какие тренер испытывает ощущения, когда спортсмен вопреки всему достигает результатов. 

А понимал откуда?

Видимо, у нас, актеров, по-другому строится эмоциональный ряд. Как меня учили: хочешь сыграть любовь, а чего ты хочешь на самом деле — курить. Возьми желание курить — и возведи его в степень желания любить. Просто увеличь это в разы. (Смеется.) Мы всё равно цепляемся за ощущения — возможно, даже иные, но похожие по эмоциональному ряду. Поэтому весь этот путь тренера я прекрасно себе представлял. 

Это же сложно — играть реального человека, так?

Всегда сложно играть настоящих людей, потому что здесь ограничена фантазия, ты не можешь придумать этого тренера. Его нет уже в живых, но помимо Елены Валерьевны у меня было много людей, с которыми можно было поговорить и узнать, какой он. Плюс я с сыном его встречался. Я пытался составить образ этого человека, мне накидывали какое-то количество штампов, которые были присущи ему: например, он всегда ходил с радиоприемником и слушал музыку. Но это не пригодилось в кино, потому что оно не было настолько кинематографично, да и все-таки фильм не про меня, но приемник где-то мелькал всё же. И еще он не любил фотографироваться. И вот я пытался из этого всего
выстроить образ. Сцены концентрированные, и нужно было как-то проскочить. В съемочный день, когда мы снимали сбор тренеров сборной Советского Союза, мне польстили, потому что подошли девочки-спортсменки и сказали: «Ой, а мы думали, что вы настоящий тренер, а не актер» (смеется), — хотя у меня текста не было, я просто сидел. Поэтому это тоже важно, какие-то вещи улавливать. Был эпизод, когда Ткаченко пришел к родителям разговаривать. Елена Валерьевна говорит, что он был будто на свадьбу одет и показывал удостоверение, что он тренер, что не маньяк. Они пили долго-долго, он ушел от них без ботинок. А мама у Вяльбе как сама Вяльбе: смотришь на нее — и сразу понимаешь характер семьи. Анна Уколова играла мать. Естественно, нет этой сцены комической с потерей туфель, но мы намек там сделали, вопреки всем запретам. Понятно, что жизнь гораздо интереснее, не всегда всё можно показывать в кино, могут просто не понять, почему тренер пьет с родителями (смеется), доказывая, что спорт — это здоровье. В общем, есть у них там разные истории, которые можно наполнить. Еще раз скажу, что сцен у меня там немного, кроме «Лена, давай!» — фраз практически не было. (Смеется.)

Иногда этого достаточно. Саша, сейчас модное такое понятие — все живут осознанно.

Начали, да?

Да, вот только начали. Скажи мне, как живешь ты? 

Я не могу сказать, что живу осознанно. Мне кажется, я давно не занимался самокопанием, хотя какие-то периоды бывали, когда понимаешь, что можно что-то изменить или ты что-то делаешь не то и пытаешься проанализировать, где ты повернул не туда, чтобы попытаться вывернуть на правильную тропинку. Не знаю, в последнее время я живу в какой-то эйфории. У меня был долгий проект до Нового года, потом я уехал на Эльбрус.

Опять? 

Опять, да, мне было это необходимо просто. У меня закончилась смена, до пяти утра я собирался и в семь утра стартанул в сторону гор в состоянии павильонной зашоренности, потому что я не видел света: в 8 начинали смену, в 8 заканчивали. Зима. Сериал еще медицинский, там маски, халаты. И я выкатился на Эльбрус, там произошел щелчок, который происходит в горах, когда открываются какие-то дополнительные ресурсы и начинаешь жить. Сразу же после Эльбруса я уехал в Горный Алтай на съемки. Провел там чуть больше месяца — это было прекрасно: горы, постоянные морозы — во всем этом я нашел какую-то гармонию, что у меня всё замечательно, всё хорошо. Поэтому начиная с этого года я как-то вообще к анализу не возвращался, почему что-то происходит не так, потому что всё происходит нормально. Насколько хватит сейчас этих гор...