Николай Носков

А если ваша уже взрослая дочь Катя однажды тоже захочет опытным путем выяснить, что такое хорошо, а что такое плохо?
Мы это уже проходили. Когда Кате было лет четырнадцать, я отправил ее в английский детский лагерь, который специализировался на профилактике подростковых проблем: алкоголь, табак, наркотики, ранний секс… Дочка вернулась оттуда с перстнем на пальце в виде лепестка марихуаны. Увидев его, моя жена Марина воскликнула: «Смотри, что ты натворил! Наша дочь вернулась наркоманкой!» Но на самом деле c детьми там работали высококлассные педагоги и психологи. Они показывали ребятам изнанку жизни наркоманов и алкоголиков, проводили психологические тренинги, во время которых ребенок мог «примерить» на себя любую роль. «Пап, у меня было такое ощущение, — делилась со мной Катя, — что я несколько раз физически прожила жизнь обдолбанного наркомана». Сейчас дочке 23 года, она окончила экономический факультет Плехановской академии, стала взрослым и самостоятельным человеком. Я за нее спокоен. И до сих пор убежден, что на щекотливые темы с ребенком должны говорить более авторитетные люди, чем мама или папа.

А кто был авторитетом для вас?
Отец. Наша семья жила в городе Гжатске Смоленской области, сейчас это Гагарин — в честь первого космонавта, который там родился. Мы были соседями их семьи, наши мамы работали доярками на ферме. Как правило, с рассветом, прихватив кусок ржаного хлеба, я отправлялся к маме на дойку — завтракать парным молоком. А отец работал на мясокомбинате, его рабочий день начинался в шесть утра и заканчивался в девять вечера. Это был человек с очень крепким внутренним стержнем и своим взглядом на мир. Он сам вырос в семье потомственных староверов, но нам, пятерым своим детям, излишнюю религиозность не навязывал. Единственным нашим отличием от других обычных семей было то, что мы вообще не отмечали дни рождения. Главными семейными праздниками у нас были Пасха и Рождество. Отмечать же собственное появление на свет божий, а значит, ставить себя выше Создателя, считалось неприличным. Скромнее надо быть и трудиться в поте лица. Я родился вторым из пятерых детей, а в многодетных семьях принято, чтобы старшие отвечали за младших. Особого достатка у родителей не было, но наше детство от этого не стало менее счастливым.

Но в одном из интервью вы как-то обмолвились, что именно в детстве впервые подумали о самоубийстве…
Это было связано не с проблемами в семье, а со случаем в школе. Мне было лет четырнадцать. Начался урок физкультуры, учитель где-то задерживался, а мы, уже переодетые в спортивную форму, носились по залу. Мой близкий друг забрался на ворота для регби и, сцепив руки на верхней железной перекладине, изображал маятник — раскачивался из стороны в сторону. Я включился в игру — схватил его за ноги и потянул на себя. Как оказалось, тяжелые металлические ворота не были закреплены внизу и начали падать. Я растерялся и не отпустил друга, а он по той же причине не расцепил руки на перекладине. В общем, вся эта железная махина рухнула прямо на него. Приехала скорая, его увезли в больницу, и врачи констатировали, что у парня нет шансов. Даже родители пострадавшего друга не обвиняли меня в случившемся, но я чувствовал себя убийцей и хотел повеситься. Однако спустя несколько дней произошло чудо, и друг все-таки пошел на поправку. Но те дни я до сих пор вспоминаю с содроганием.

То, что вам нравится петь, вы поняли тоже в школе. Как отец отнесся к этому вашему увлечению, а потом и решению стать профессиональным музыкантом?
Как-то учитель ему пожаловался, что я бросил петь в школьном хоре. Отец спросил почему, я ответил, что хочу петь один, сам. И он, повернувшись к учителю, объяснил: «Вы же видите? Мальчик хочет петь один!» Дома у нас был баян, который отец купил для моего старшего брата. Но тот любил рисовать, так что играть на инструменте, подбирая мелодии на слух, стал я. Однако взрослому парню, как считал отец, вначале надо получить нормальное образование — например, инженера. Мужчина должен крепко стоять на земле, иметь профессию, стабильно приносящую кусок хлеба. К сожалению, он не дожил до того момента, когда я стал выступать в больших залах. Отец погиб в 53 года: бросился спасать человека, тонувшего в речке, и не выплыл. Мне его до сих пор не хватает…

Но первое уважение в его глазах я все-таки успел увидеть. Мы тогда уже жили в Череповце. Я еще до армии стал выступать в одном из местных ресторанов. Отец внимательно следил за тем, чтобы я приходил оттуда трезвым как стеклышко. И вот как-то я принес домой свой заработок — 400 рублей. Его ежемесячный оклад составлял рублей 250. Тогда-то, почесав затылок, он с сомнением в голосе и произнес: «Может, музыкант — это и правда профессия…»

Позже, когда я познакомился с Мариной, мне пришлось доказывать свою состоятельность уже ее отцу. Познакомились мы с ней, кстати, в том самом ресторане, где я подрабатывал после службы в армии. Я увидел ее и влюбился без памяти. Пел и молился, чтобы она вдруг не исчезла, пока я выступаю. А как только появилась возможность, ринулся к ней. По законам жанра того времени она меня отшила, но от судьбы не уйдешь. К тому же я ей все-таки понравился, и любовь наша оказалась взаимной. Два года мы встречались, а потом решили узаконить отношения. Примерно тогда-то будущий тесть и заявил: мол, ну что это за профессия — певец?! Нужно получить специальность — пойти, например, мастером на завод! «Ну вот представь: вдруг ты голос потеряешь, что с твоей семьей будет?..» Для наших родителей семья означала в первую очередь ответственность. Тогда меня Марина выручила — убедила своего отца, что хочет быть только со мной, в радости и горе, богатстве и бедности… Она — мои костыли, без которых я не смогу идти по жизни.

Вы женаты уже более тридцати лет и ни разу не дали светским хроникерам повода усомниться в вашей супружеской верности. В чем секрет такого постоянства?
Возможно, в том, что вот уже 32 года Марина понимает меня и принимает таким, какой я есть, и что гастроли, поклонницы — это часть моей профессии. У женщин особое чутье, так называемое боковое зрение: даже повернувшись ко мне спиной, Марина видит, что я делаю. Любой обман или измену жена сразу бы почувствовала… А я понимаю, что не стоит злоупотреблять ее доверием. И уверен, что все вредные привычки идут исключительно от мужчины. Вот почему, например, в наши дни так обесценилось женское тело? Да потому что мужчинам понравилось разрешать женщинам раздеваться... По сути, мужчины манипулируют женщинами. 

Когда вы поете романсы и баллады, заставляя зрителей плакать или смеяться… Разве это не манипулирование людьми?
Тут речь идет не о манипуляции, а о способности вызывать адекватную эмоцию. Если музыка веселая — зрители смеются, грустная — плачут. Я вижу это на каждом своем концерте. И это не значит, что я сам могу позволить себе расплакаться, — тогда я не смогу петь. В этом и заключается профессионализм музыканта — вызывать эмоцию у публики, оставаясь бесстрастным. Что до манипулирования, то музыканты этим не занимаются. Вы можете себе представить уровень популярности Джона Леннона с его армией поклонников? Возникни у Леннона желание, например, сменить власть в США, у него бы это легко получилось.

Кстати, в чем же истинная причина вашего возвращения из Америки в 1993 году, где популярность группы «Парк Горького» была заоблачной?
На тот момент стоял вопрос о сохранении семьи. Тогда как раз родилась дочка Катя, которую мы с Мариной ждали долгих десять лет. Вернувшись в Россию, я первое время приходил в себя. Пытался осмыслить, что же делать дальше. Жизнь в столице в 1993-м была жуткая, черно-белая. У меня не было ни денег, ни работы, ни понятных перспектив. Для меня в то время существовало два варианта — спиться или взять себя в руки. И я начал по утрам бегать по пять километров. Во время пробежки повторял только одну фразу: «Коля, если ты бежишь — значит, у тебя всё будет хорошо». И наконец начал писать совсем другую музыку и нашел своего зрителя. Оглядываясь назад, я лишний раз убеждаюсь в том, что двадцать лет назад принял правильное решение — вернуться на родину, которая за последние годы удивительным образом преобразилась. 

В некоторых интервью вы рассказывали об удивительных событиях, которые происходили с вами как раз за пределами родины…
Многое рассказанное журналистам я потом читал в Интернете и удивлялся тому, как полученную информацию можно передернуть или исказить… Правда заключается лишь в том, что я всегда интересовался древним язычеством. Но не в плане духовных исканий — воспитанный в православных традициях, я таковым и остаюсь, — а для того, чтобы понять «откуда есть пошла…» В нашей стране памятников древней культуры, увы, практически не сохранилось. Они остались всего в нескольких местах, которые всем известны: Индия, Китай, Латинская Америка… Побывав там, могу с уверенностью сказать, что наши далекие предки были муд­рыми людьми. В этих местах действительно удивительная атмосфера, и, конечно же, происходили встречи, которые меня по-настоящему потрясли. Например, однажды на Тибете, по пути к храму Шивы, я встретился глазами с идущим навстречу монахом. Мы оба остановились, ощутив потребность пообщаться. И проговорили примерно часа полтора — естественно, с помощью переводчика. У меня было полное ощущение, что монах меня давно и очень хорошо знает. На прощание он сказал: «Твоя профессия одна из величайших в мире. Возвращайся в Россию и постарайся в своей музыке передать всё, что ты здесь почувствовал. Жизнь — это сон, но жизнь есть везде». 

С тех пор за вдохновением я отправляюсь туда, где земля «звучит», — в Индию, Тибет, Перу. Там такая мощная энергетика! Недавно поехали с женой в Доминикану, и я понял, что там нет энергетики вовсе. Уже через три дня я сбежал из роскошного «мира Баунти» на Ямайку, к растаманам... Вот где земля и люди полны жизни!

Сейчас вы живете за городом. А почему рядом с вами нет ни жены, ни дочки?
Они устают от внимания прессы. Катя в детстве вообще скрывала свое кровное родство с музыкантом Николаем Носковым. Просила, чтобы я не приходил к ней в школу на родительские собрания и в больницу, куда она однажды попала. Для нее отношения со сверстниками были важны без примеси статуса дочки известного человека. Теперь, когда детские комплексы прошли, она мною гордится, и это взаимно.

Зато собака следует за вами неотступно…
Немецкая овчарка Роза — полноправный член нашей семьи. Я для нее хозяин, дочка — подружка, а жена — человек, который ее кормит. (Смеется.) Роза обожает, когда я работаю в своей загородной студии. Однажды, прослушивая очередную студийную работу, я никак не мог понять, откуда взялся странный посторонний шум. Оказалось, это храп Розы, которая безмятежно спала, зная, что когда я работаю над новыми песнями, то из дома ни ногой.

Записывая новую композицию, вы терзаетесь мыслью, что записали не то и не так?
Еще как! Столько всего написано. Иногда слушаешь то, что вроде бы недавно сочинил, и ловишь себя на мысли: что-то очень знакомое, где-то уже слышал. Оказывается, написал нечто подобное лет десять назад. После выхода очередного альбома обязательно захожу в Интернет почитать комментарии. Чаще всего народ там общается между собой, но иногда обнаруживаю очень важные для себя замечания. «Да-а-а, — написал один из поклонников, — что-то Носков повторяется. Мог бы и постараться». Безусловно, музыканты — народ обидчивый, и я не исключение. Но критика не дает расслабляться, а похвала окрыляет. На одном из концертов в 2000 году кто-то из зала выкрикнул: «Коля, мы умирать будем, но на твой концерт придем!» Меня от этой фразы пот прошиб, я понял меру ответственности перед зрителем: я завишу от них, а они от меня. И я не могу позволить себе разочаровывать публику.

При этом у вас до сих пор нет звания народного артиста России.
Мне несколько раз предлагали «похлопотать» за себя, предлагали различные варианты. Даже не хочу об этом говорить, настолько это противно и неприлично. Однажды поклонники написали коллективное письмо в Совет Федерации с требованием присвоить Носкову звание «народного». Оттуда мне позвонил высокопоставленный чиновник, долго объяснял процедуру присвоения почетного звания. А в конце разговора неожиданно спросил: «Николай Иванович, а вам это надо?» И если честно, поставил меня в тупик. Я ведь пришел в эту профессию не за званиями…