Гоша Куценко

Тем не менее я слышала, что во время спектакля некоторые зрители уходят из зала…
Их очень мало. Но знаете, возможно, я бы и сам ушел с середины, это зависело бы от разных факторов: от моего настроения, от того, какие бы деньги я заплатил… К нам приходят мужчины со своими девушками, они смотрят на нас, и их охватывает ужас: они не понимают, за что заплатили деньги, а их девушки смеются. Мне порой хочется сказать им со сцены: «Парни, поверьте, вы не зря потратились...» А билеты действительно недешевые, еще десять лет назад, когда мы играли первый сезон, билеты стоили по 500 долларов. Помню, уже тогда были супераншлаги.

Скажите честно, вы еще не устали от спектакля — все-таки играете десять лет?
Мы все очень устали, это правда. Самое тяжелое на сцене — так долго играть спектакль, который не является каким-то глубоким авторским произведением. Все внутренние ходы, мотивации приходится постоянно искать по ходу пьесы, что называется. И каждый раз, выходя на сцену, ты вкладываешь в историю свою личную драму, что ли; и каждый раз, раздеваясь и стоя перед зрителями, испытываешь чувство неловкости, переосмысливаешь свою жизнь, думаешь: кто ты, что ты?! Тебе 45 лет, и ты раздеваешься догола перед полным залом, а ты даже не стриптизер, ты не порадуешь людей своими кубиками на торсе. Иногда банально чувствуешь себя дураком, иногда счастливым дураком, а порой просто счастливым человеком. Все мы друг друга любим и уважаем, мы друзья, мы общаемся друг с другом с юмором и не думаем о том, как выглядим со стороны, о том, что происходит с нашими фигурами, точнее, с тем, что от них осталось.

На днях вы отыграли двухсотый спектакль «Игра в правду». Еще один юбилей. Гоша, скажите, кому принадлежала идея адаптировать к российским реалиям французскую пьесу Филиппа Лелюша?
Идея принадлежит двигателю нашей сценической торговли — продюсеру Независимого театрального проекта Эльшану Мамедову. Он был неплохо знаком с компанией этих ребят, французов, ну и познакомил с ними нас. Мы взяли за основу их пьесу и переписали ее, как в свое время поступили с Ladies’ Night. Кстати, когда мы впервые прочитали пьесу под названием Ladies’ Night, мы всё написанное немного драматизировали — русский зритель любит пострадать. Я дитя коммерческого театра, коммерция в контексте театра для меня — сочетание вкуса и стиля моей жизни и жизни нашего зрителя. Поймите, мы не занимаемся высоким искусством. Человек живет сегодня, цепляется за жизнь двумя руками: вот его семья, друзья, бизнес, любимое дело, машина, вот он поехал в театр, по дороге его оштрафовали, а потом он зашел в зал, сел, пришел слушать о насущных проблемах на доступном, реальном языке. А уже наше актерское дело следить за этим языком, чтобы за ним стоял художественный смысл. Когда мы пишем тексты, мы очень сильно паримся, нам хочется, чтобы всё звучало сценически верно, чтобы присутствовал юмор, но юмор не... эстрадный. Хотя мы понимаем, что сейчас в театре он очень востребован, наши театральные коллеги плотно подсели на эстрадность, по этим же законам они снимают кино, с офисного планктона собирая деньги. Мы же пишем, я бы сказал, такие сценические киносценарии. Играли спектакль «Упражнения в прекрасном», а потом сняли фильм.

Знаю, что в ближайшее время вы будете снимать кино и по «Игре в правду», причем не по оригинальной французской пьесе, а именно по вашему адаптированному сценарию.
Французскую пьесу мы читали только один раз, а потом, спустя три месяца, сели писать свой сценарий. Мы не меняем реплики героев, тем самым адаптируя под нас, мы просто заражаемся идеей, а потом начинается наша первая большая репетиция. Мы выходим на сцену сразу после того, как напишем сценарий, у нас нет застольных репетиций. Каждый раз мы сочиняем спектакль заново. Что касается кино, по спектаклю «Игра в правду» мы собираемся снять фильм в сотрудничестве с компанией «Базелевс» Тимура Бекмамбетова. Теперь мы выступаем в тандеме, компания занимается генеральным продюсированием проекта, его продакшном и постпродакшном, рекламой и выпуском картины. Мы наметили сроки, скорее всего, это будет осень следующего года. Мы рассчитываем на то, что это будет сильная работа и в плане нашего актерского присутствия, все-таки мы шесть лет играем этот любимый спектакль.

А вам в жизни приходилось играть в правду?
Да не дай бог! Хотя мы все, конечно, немножко поигрываем, да и скорее сами с собой. Все мы так живем, точно знаем и понимаем, когда мы вынуждены приврать, схитрить, юлить. Об этом еще один наш спектакль — «Скамейка». Это одноактовый формат для зрителя, спектакль на двоих, мы играем с Ирой Апексимовой. Чувствуешь себя актером, там негде спрятаться.

Помимо театра и кино в вашей жизни не последнюю роль играет музыка. Как вы охарактеризуете себя как музыканта?
Я пишу стихи, придумываю к ним музыку, исполняю. Конечно, ясно, что я не Карузо, но я и не Стас Михайлов, и этим горжусь. Я исполняю свои стихи, в которые вкладываю эмоции и душу. Всё, о чем я говорю в песнях, — моя жизненная позиция, поэтому меня воспринимают как автора или не воспринимают никак. Бывает, ко мне подходят люди и говорят: «Вы нам нравитесь как актер, но не как певец». Это нормально. Мне некогда смотреть на себя со стороны. Редко смотрю картины со своим участием, я себе не особо интересен, наверное, потому что постоянно меняюсь. Я, как любой творческий человек, меряю свою жизнь не воспоминаниями — «О, я помню тот год, потому что я заработал то-то и купил то-то», — а поступками, ошибками, глупостями… Ну а если все-таки вижу свою игру, я знаю, что работал искренне. Мне интересно смотреть на себя в момент принятия решений: любить — не любить, быть человеком — не быть человеком. Такой «я» мне всегда любопытен. Как ни крути, каждый человек остается наедине с самим собой. Так что мои стихи — это диалоги с самим собой.

Вы нередко выступаете, но чаще всего на небольших площадках. У вас же есть возможность вывести группу на другой уровень, так почему вы этого не делаете?
На самом деле мои лучшие площадки — это как в клубе ArteFAQ, где мы сейчас с вами сидим. И понимаете, все-таки музыкой я занимаюсь как любитель. Хотя, честно скажу, почти больше всего на свете мне нравится заниматься именно этим. Я жалею о том, что я не профессиональный музыкант, о том, что мама не заставила меня заниматься музыкой. Она была очень мягким человеком, слишком щадила меня, слишком любила. Но она подарила мне клавиши «Ионика» 1976 года. Правда, тогда я больше ездил на велосипеде, занимался спортом. С другой стороны, если бы я стал музыкантом, я бы посвящал музыке всё свое время, и тогда бы не стал актером. И вы не брали бы у меня интервью как у актера. Сейчас для меня нет большего удовольствия, чем писать стихи, писать музыку. Когда пишется текст — это чудо, музыка — чудо! А третье чудо — когда музыка и текст совпадают. Это просто каскад чудес, это не сравнить ни с чем! Ни с алкоголем, ни даже с любовью. Сейчас я пишу более новую музыку, исполняю ее на концертах, но у меня не хватает времени, чтобы ее записать. Раньше думал: когда у меня появится своя студия, буду записывать свои песни день и ночь... Ан нет! Я ее построил, но мы запустили нашу «Скамейку», ездим с ней на гастроли. Я опять превратился в барбоса с сумкой. Я гастролер, с началом сезона у нас по пятнадцать-двадцать спектаклей в месяц…

Ваша дочь Полина поступает в театральный. Она всегда хотела пойти по вашим стопам?
Я сейчас даже не хочу трогать эту территорию. Полина идет своим собственным путем, я ей ничего не навязываю, она сама поступила на театральные курсы, я ни разу не слышал ее программу. Она приходит ко мне на спектакли, она вообще полюбила театр — я этим счастлив. Заставляю ее читать — это, пожалуй, единственное, что я заставляю ее делать. Да! У меня есть новость. Я женился!  

Читайте полную версию интервью в журнале ОК! №45