Иван Стебунов: «Главная роль была написана для Марины»

Ваня, я начну с главного: у тебя замечательные роли и в кино, и в театре — в «Современнике». Один Тузенбах в «Трех сестрах» чего стоит! Мечта любого молодого актера. Скажи, почему тебя потянуло в режиссуру? Ты разочаровался в актерской профессии?
Я не то чтобы разочаровался. Но, честно признаюсь, Вадим, лет пятнадцать из своих тридцати я грезил именно этим. И даже моя учеба в театральном институте была отсрочкой, «вступлением» к самому главному. С моей стороны это был осознанный шаг. В чем-то я могу сказать спасибо своей бывшей жене, это она меня организовала.
А твоя бывшая жена — Марина Александрова.
Да. И мне всегда было... не то чтобы лень, но я мог надолго отложить решение заняться режиссурой — на год, например. Когда мы с Мариной поженились, она меня «собрала». Узнала о моем желании снимать кино и стояла надо мной, когда я писал работы...
...для поступления на высшие режиссерские курсы?
Да. Надо было сочинить сценарий, автобиографию и три рассказа. Один из них написала Марина.
[0]Приемной комиссии ты представил этот рассказ под фамилией Стебунов?
Конечно. Марина подарила мне рассказ. Я как-то высказал идею, а потом мы уехали на съемки в Ярославль. Зашли в ресторан, и в какой-то момент Марина вдруг отсела за другой столик. Я подошел к ней и увидел, что она сидит одна, в темноте, и пишет. Потом она вернулась и сказала: «Вот, написала тебе рассказ». Его я и отдал при поступлении.
И он понравился?
Понравился.
Может, Марина войдет во вкус и с твоей легкой руки сама пойдет в режиссуру?
Я был бы этому рад.
Ваня, скажи, почему ты как режиссер выбрал кино, а не театр?
Галина Борисовна Волчек рассказывала, как все детство провела в кинозале. Ее отец был оператором и во время войны привозил трофейные фильмы. Она говорила, что кино с детства было ее пространством, и, наверное, поэтому сейчас кино ей не так интересно. То же самое и у меня. Я ведь вырос в театре.
А мама твоя была известной актрисой в Новосибирске…
Да. Я сам играл в детских спектаклях, что-то танцевал, и театральное пространство для меня слишком родное и близкое, чтобы я пытался сделать там что-то серьезное в качестве режиссера. Реквизиторы, костюмеры, гримеры — они мне родные люди, в театре я чувствую себя как дома.
Получается, в театре для тебя нет загадки, интриги.
Да, правильно.
Скажи, а когда ты учился на режиссуре, не было момента разочарования: думал об одном, а на деле все иначе?
Нет, разочарован я сегодня.
Почему?
Что-то пошло не так, что-то не случилось.
Ты судишь по тому, как приняли твою картину на «Кинотавре»?
Да нет, я и сам знаю, что могло бы быть и чего не было.
Послушай, но это же кино. Это не спектакль, который сегодня можно сыграть так, а завтра иначе. К счастью или к несчастью, ты уже не можешь ничего изменить.
Я предчувствовал свое разочарование. Во время конкурсного показа, когда я смотрел короткометражки других режиссеров и ждал, когда покажут мою, я понимал, что что-то пойдет не так. Хотя был уверен в своем фильме. Я знаю его плюсы и минусы, и положительные моменты так или иначе сработали.
Картина длится шестнадцать минут, но она сделана с претензией — в хорошем смысле — на полнометражное кино. В ней есть сюжетный объем, столько ситуаций показано... Ты согласен со мной?
Это меня и погубило. Мне все говорят: создается впечатление, что ты просто вырезал куски из полного метра. Но я рад, что в этой картине я попробовал разные жанры: в ней есть и гротеск, и немного театральности, и «бытовая» камера, когда снимают с плеча, — такой элемент европейского кино. Хотя все равно мой жанр — это драма.
Почему?
Отношения мужчины и женщины — это самое интересное, что может быть в жизни. Последней сценой моего фильма, где героиня бьет героя, я доволен — она смотрибельна. В ту смену, когда мы ее делали, у меня было запланировано две сцены: денег мало, надо все делать быстро. Но когда начали снимать эту сцену, я сказал: всё, другую доснимем потом.
Для тебя отношения между мужчиной и женщиной — это когда женщина бьет мужчину? Я правильно тебя понимаю? Такой ожесточенный конфликт.
В какой-то степени да. Просто женщина сильнее. Мужчина искреннее, а женщина сильнее. Мы переживаем, любим более искренне, чем женщины, это точно. А она — побьет да уйдет. (Улыбается.) И самое главное, оправдает себя. Они же всё оправдывают.
Ваня, а сценарий, по которому снята твоя картина...
Он написан мной.
То есть ты выступил в качестве и сценариста, и режиссера. Скажи, когда ты снимал этот фильм, что нового открыл в себе, своем характере? Ведь какая-то переоценка ценностей наверняка произошла?
Я счастливый человек. Я был счастлив, когда работал над фильмом. Во время съемочного процесса я ловил себя на мысли, что чувствую, как у меня тепло разливается по спине, — так мне было хорошо. Оттого что я все это затеял, даже оплатил из своего кармана — вывез тридцать человек в Ярославль, расселил их по квартирам...
Тридцать человек вывез за свой счет?
Да, всю съемочную группу.
То есть ты еще и продюсер картины?
Ну как продюсер?.. Деньги просто потратил. Не могу сказать, что я что-то такое открыл новое в профессии. Я был счастлив по-настоящему. И знаю, что долго проживу, если буду заниматься этим, если буду испытывать именно такие эмоции. Они порождают во мне интерес к жизни. Сегодня, когда я артист, а не режиссер, мне становится скучно на съемочной площадке.
Да ты что?!
Не знаю, скучно. Притом что, замечу, я стал терпимее к режиссерам с тех пор, как сам начал снимать. Но тем не менее как актеру мне бывает неинтересно на съемках. Руководить и направлять, а не подчиняться — вот, оказывается, моя профессия.
Но ты же собираешься и дальше играть в кино?
Да, конечно.
А может такое случиться, что кинорежиссура накроет тебя с головой?
Я очень хочу успеха. Я этого не скрываю. Хочу успеха — настоящего, большого. Но мне уже тридцать лет, и я не могу сказать про себя: я молодой Бергман. Прямо сейчас мне, как режиссеру, нечего сказать этому миру, людям, которые старше и опытнее меня.
Извини, но зачем ты вообще выбрал профессию режиссера, если тебе нечего сказать миру?
Я говорю про сегодняшний день и больше про авторское кино — вот это точно не моя история. Я хотел бы снимать исторические фильмы, я их просто обожаю. Все эти клинки, луки, стрелы — мне это очень интересно. Я считаю, что «300 спартанцев», например, — это сильное кино. Стильное и сильное.
Тебе это по душе еще и потому, что ты, насколько я знаю, занимался греко-римской борьбой. Так? Спорт тебя, судя по всему, закалил. У тебя ведь в юности была серьезная травма позвоночника...
Была.
То, как ты вышел из этой ситуации, этот опыт помогает держать удар в жизни? Или для тебя это просто красивые слова?
Это красивые слова. Я, честно, никому никогда не пожелаю пережить такое. У меня до сих пор большие проблемы со спиной, почками и желудком. Все из-за этого гребаного позвоночника.
А что в таком случае помогает тебе собраться внутренне? Режиссер без воли невозможен.
Честно? По большому счету я просто хочу «умыть» свою бывшую жену.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИНТЕРВЬЮ ЧИТАЙТЕ В ПЕЧАТНОЙ ВЕРСИИ ЖУРНАЛА