Михаил Ефремов

В ваших отношениях с «Современником» был перерыв в пять лет. Почему?

Я много работал в кино. Только поэтому.

В этом году вы наконец соскучились?

Я просто получил возможность поставить пьесу, о которой мечтал восемнадцать лет, — «Шарманку» Андрея Платонова. До этого в постановке мне отказывали и Олег Николаевич Ефремов, и Александр Анатольевич Ширвиндт. А Галина Борисовна Волчек согласилась только на третий раз, когда я приехал к ней лично и прочел пьесу целиком. 

Почему вам отказывали?

Александр Анатольевич говорил: «Ты знаешь, как я хорошо к тебе отношусь, но... Все что угодно, только не эту пьесу!» Олег Николаевич, в свою очередь, считал, что в середине она «простаивает» и зритель ничего не поймет.

А сейчас не «простаивает»?

Приходите, смотрите.

Не так давно по ТВ показали полную версию фильма «12». Многие считают, что это ваша лучшая роль в кино. Согласны?

Как говорили во МХАТе: «Тише, здесь у него личный кусок». (Смеется.) Насчет лучшей роли не мне судить. Но в «12» у меня действительно «личный кусок». Мое состояние счастливо совпало с состоянием героя, что в кино случается редко. Мне почти не пришлось меняться: какой я в жизни, такой и в фильме.

О работе с Михалковым что вспоминается в первую очередь?

Всё. Это были два месяца абсолютного счастья. Я так никогда не работал и вряд ли еще когда-нибудь буду.

В смысле?

Ну вот так, чтобы обсуждать, спорить, репетировать серьезно каждый дубль по много раз. Вряд ли мне еще доведется работать с таким количеством блестящих актеров. Я же на площадке был самым младшим по возрасту. Пришел — а там все мои любимые артисты. Потом я, конечно, читал в Интернете критические отзывы о фильме. Но мне на них было абсолютно наплевать. Я просто ощутил счастье.

К вам-то как раз замечаний не было. Замечания были к Михалкову — за пафос, который он развел в концовке.

Что касается Михалкова, вы называете это пафосом, а я — пронзительностью. Считаю это одним из самых замечательных качеств Никиты Сергеевича. Когда он говорит: «Русский офицер бывшим…», а потом замолкает — на меня это действует. Я, конечно, по определению не могу хорошо относиться к офицерам спецслужб, потому что они по своей профессии обязаны врать. А я не люблю, когда врут. В этом смысле герой Никиты Сергеевича для меня — полная ж***. Но сам-то он для меня не ж***! И в данном случае он побеждает своего героя.

А герой Гармаша? Вы когда-нибудь видели, чтобы человек подобных взглядов менял их буквально за пять минут?

Да, видел. Конкретный пример приводить не буду, потому что человек вряд ли захочет, чтобы я называл его имя. Но такое бывает, поверьте. Тем более в ситуациях, когда люди долго общаются в замкнутом пространстве.

С вами такое когда-нибудь случалось?

Чтобы я резко менял свои взгляды? Нет. Но у меня и взгляды другие, в отличие от героя Гармаша. А националистические убеждения можно поменять, надо только побольше почитать, узнать. Такие убеждения — от необразованности и невоспитанности, больше ни от чего.

Вы ни разу не видели образованных националистов?

А это уже совсем другая категория! Это подлецы, говно. Мы же говорим о людях, которые выросли в неправильном окружении, в школе плохо учились. И таких гораздо больше. Ленин был прав: нашу страну от Европы отделяет пропасть полуазиатского бескультурья. У нас, по сути, страна гопническая. Половина народа сидела, другая половина стучала.

Зато раньше в трамвае старикам место уступали, метро не взрывали…

Чушь! В 70-х годах Ваню Охлобыстина в метро порезали, а какие-то армяне вагон взорвали, с кучей жертв. Все то же самое было, просто мы меньше знали. Плюс ко всему человеку всегда «раньше было лучше, чем сейчас» — это закон такой. В будущем — вообще умирать. И чем ближе к смерти, тем у человека хуже настроение. Никогда не поверю, что в 70-х годах нравственность была на другом уровне. Наоборот, была двойная мораль. Сейчас я хотя бы могу по-честному с вами поговорить, а тогда лепил бы что-нибудь про руководящую роль партии.

То есть особой разницы между советским временем и сегодняшним вы не видите?

Если говорить о людях, об их качествах — нет. Я даже не думаю, что в этом смысле что-то изменилось по сравнению с первым веком. Разве что Интернет сейчас появился, мир стал технологичным, но оттого, быть может, еще более циничным.

А вы часто пользуетесь Интернетом?

Вообще не пользуюсь. Когда мне нужно почту проверить, мне жена помогает. У меня с кнопочками все очень плохо. Я в телефоне-то нужный номер отыскать не могу. А уж SMS отправить или набить какую-нибудь мелодию — это вообще выше моих сил.

Вы же музыку вроде любите?

Ну как люблю… Приходится. У меня жена — студийный звукорежиссер. А по собственному желанию я редко музыку слушаю. У меня был момент в молодости, когда я бегал за дисками Deep Purple и Led Zeppelin, но потом это прошло. Чтобы любить музыку по-настоящему, нужно внутри быть музыкантом. А я не музыкант, поскольку моя мама замечательный человек: она меня в детстве пожалела и в музыкальную школу не отдала.

Вернемся тогда к вашей профессии. Вы в последнее время редко играете главные роли, зато стали чуть ли не рекордсменом по эпизодическим…

Это даже лучше. В маленькой роли всегда можно выглядеть конфеткой.

Я к тому, что, судя по вашей фильмографии, вы не очень-то разборчивы. Снимаетесь везде, куда зовут?

Дело в том, что я не могу сказать, нравится мне фильм или нет, пока он не вышел на экраны. Мне полработы показывать нельзя — я дурак. Некоторые режиссеры говорят мне: «Посмотри рабочий материал». А я так не могу. Чтобы оценить работу, мне нужно знать, как все будет смонтировано, озвучено. Целиком смотреть.

Но сценарии вы ведь читаете? Не поверю, что вам понравился сценарий «Никто не знает про секс».

Кстати, во второй части я уже не играю. На каком-то этапе мне перестали звонить — видимо, я слишком большие деньги попросил. (Смеется.) У меня вообще с деньгами странные отношения: как только я начинаю о них думать — их нет, когда перестаю — они появляются.

Вы уходите от ответа.

Да не хочу я говорить, за какие роли мне стыдно, что мне нравится, что не нравится. Нет таких категорий. Это моя работа. Вы же не спрашиваете у фрезеровщика: «Зачем вы сделали деталь, чертеж которой вам не по душе?»

Ну, артист все-таки не фрезеровщик.

Почему? Такой же работяга. Вот нужно тебе кровь из носу отправить кого-нибудь на отдых или оплатить лечение — ты идешь и играешь.

Вы легко наступаете себе на горло?

Не всегда. Поймите вот еще что: для меня киносъемки не являются призванием. Призванием для меня является театр, и туда я вкладываюсь без всяких оговорок. А кино, так или иначе, — это не актерское искусство. Актер в кино может сыграть отвратительно, но умелый режиссер сделает так, что для зрителя он будет выглядеть более-менее. Потому что кино — это еще и монтаж, и звук, и компьютерная графика. Дело актера всего лишь сосредоточиться и выполнить то, что от него хотят. Поэтому кино для меня больше индустрия, инструмент заработка.

Сколько денег вам нужно?

Не знаю. У меня пятеро детей — куда мне нищенствовать? Я ведь не бизнесмен, у меня нет активов. Будь по-другому, я бы гораздо реже снимался. А так… Я еще жалею, что меня в рекламу не приглашают. Потому что у меня репутация хреновая. Я могу только антирекламу сделать.

А чего жалеть-то?

Так там самые большие деньги платят. (Смеется.)

А вам вообще нравится ваша профессия?

Однозначно ответить не могу. Если очень серьезно к этому вопросу подходить, вплоть до философских и религиозных глубин, то, конечно, это свальный грех. Но бывают ведь и выходы в заоблачные дали. Из тысячи фильмов один-то уж точно хороший.

Вы никогда не испытывали чувства неловкости перед людьми, которые что-то производят, спасают кого-то, жертвуют жизнью ради страны?

У меня был такой период лет десять назад. Я думал: «На хрена я кривляюсь, еще и деньги за это беру?» Но потом как-то успокоился и стал даже лучше кривляться.

Благодаря чему успокоились?

Понял, что другого выхода у меня нет. Не поступать же мне сейчас в химико-технологический институт, тем более что я ни фига в этом не понимаю. Кроме того, чем занимаюсь, я больше ничего не умею. У меня даже хобби никакого нет.

И не пишете ничего?

Пишу какие-то глупые стишки. Но это так, баловство.

Кто вам сказал, что глупые?

Ну, они просто изначально для капустников сочиняются, а по-серьезному я в своей жизни ничего не писал. Вернее, пытался один раз, когда трое суток сидел на гауптвахте в армии. Я даже не помню, о чем был этот роман. Помню только название: «Стардуст». Как оно расшифровывается — сам не знаю. (Смеется.)

Вы говорите, что у вас нет хобби, а я довольно часто наблюдаю вас в ресторане «Маяк», куда вы приходите уже под утро…

Ну, это совсем отдельная жизнь. Это мой маленький семейный кабачок. Кстати, это не вам я неделю назад чайником по голове засандалил?

Нет, слава богу.

Просто начиная с трех часов ночи со мной лучше ни о чем не спорить.

А откуда в вас это — посреди недели выпить, чайником по голове кому-нибудь треснуть?

О, эта история уходит в глубь веков. Как-то в тяжелые годы застоя я снимался в фильме Инессы Туманян «Когда я стану великаном». Мы жили в Ялте. Мне было тринадцать лет. И я впервые остался без присмотра!

Что, вы выпивали в тринадцать лет?

Ну, «выпивал» — это громко сказано. Попробовал.

Понравилось?

Наверное. (Смеется.) Я вообще считаю, что колесо и алкоголь — два самых гениальных изобретения человечества. Колесо — чтобы ездить, алкоголь — чтобы отвлекаться от ужасных последствий этой «езды».

Лично вы от чего отвлекаетесь? Конкретизируйте.

Не готов говорить на эти темы — от чего я бегаю, чего боюсь. Во-первых, вы не в рясе. А во-вторых, это не самая главная проблема мироздания — мои внутренние переживания. Я понимаю, вы меня хотите вывести на разговор: «Что же это вся страна бухает, включая Ефремова?» Да будет вам! Я про выпивку столько всего наговорил, что мне уже неинтересно. Считайте, что алкоголизм — это мой репутационный пробел. У меня уже давно нет такой проблемы, а меня все о ней спрашивают. Когда я считал, что я алкоголик, и зашивался, у меня, ей-богу, было меньше трезвых дней, чем сейчас, когда я незашитый. Какой-то щелчок произошел, и просто так пить мне стало неинтересно. Интересно только в компании, для разговора. Чтобы не сидеть в своих мыслях, а открыть глаза миру.

Без бутылки, получается, и не поговоришь?

Наверное. Алкоголь, безусловно, снимает комплексы, зажимы. Русский человек, когда выпьет, даже начальства перестает бояться.

А близкому другу вы можете открыться без допинга?

В том случае, когда мы оба не пьем. (Смеется.) Во время Великого поста, например.

Вы поститесь?

Стараюсь.

Для спасения души или с точки зрения пользы для организма?

Тут все взаимосвязано. Отсутствие обжорства помогает сосредоточиться на внутреннем состоянии. Когда ты голодный, думается намного лучше. Как говорят в театре, никогда не выходи на сцену с полным желудком — хреново сыграешь.

Правда?

У меня, во всяком случае, так. Если я поем, я буду как минимум медленнее. Поэтому утром и днем я почти ничего не ем — только вечером. Отсюда, кстати, и пузо у меня, а вовсе не из-за пива. Хотя пиво я тоже люблю. Только мне его нельзя: печенка слабая.

А вы когда-нибудь были на приеме у психотерапевта?

Я православный, и у меня для решения сложных вопросов есть священник. А психотерапевт — это священник для неверующих. Конечно, верующий человек тоже может пойти к психотерапевту, в этом нет ничего греховного. Но во-первых, мне просто лень, а во-вторых, когда я пришел во МХАТ, первое, что я сыграл, — роль в спектакле «Последняя ночь Отто Вейнингера». Вейнингер был психологом, одним из любимых философов Гитлера. И когда я его труды почитал, я понял, что любого человека можно заболтать. Вся Германия за Гитлером пошла — чем он не психотерапевт? «Вы самые лучшие, самые главные в мире!» — это было идеальной психотерапией для немцев.

Кстати, вам не кажется, что у русских сейчас такая же «терапия»? Наши политики только и делают, что говорят о величии России.

Я бы не стал сравнивать. Хотя бы потому, что слишком далеко ушел научно-технический прогресс. Разумеется, кому-то еще можно лапши на уши навешать, но уже не настолько. Когда Олег Николаевич Ефремов привез из Японии первый видеомагнитофон — кажется, в 1984 году, — у меня сразу возникла мысль: «Кабздец коммунизму». Так и произошло. Информация — это великая сила.

Но ведь информацией тоже можно управлять.

Всей? Вряд ли. Есть данные, что пятнадцать-двадцать процентов молодых людей за прошлый год вообще перестали смотреть телевизор. А почему? Просто у них появились другие источники получения информации: тот же Интернет, поездки за рубеж.

А вы смотрите телевизор?

Да. Я среднестатистический потребитель «ящика». Но я и другого поколения человек.

И что вы смотрите?

Новости обязательно. Футбол. Радио, кстати, тоже слушаю. Когда еду в машине, у меня играет «Эхо Москвы». Правда, слушаю я скорее по привычке, не особо вникая в суть. Я к нынешним новостям, к их бешеному ритму не могу привыкнуть. Если меня спустя час после выпуска новостей спросить, о чем там говорилось, я толком не отвечу.

Нынешнее поколение творческой интеллигенции вообще в этом плане какое-то инертное. В стране странные выборы, фактически введена цензура, а вы и ваши коллеги молчите. Почему?

А может, мы уже выговорились? Я помню, когда началась первая чеченская война, я, Женя Дворжецкий, Гарик Сукачев, Ваня Охлобыстин и еще несколько человек написали обращение к президенту — мол, хватит стрелять. Отвезли его в агентство «Интерфакс»: «Вот вам эксклюзив». У нас его взяли, но в эфир в итоге не пустили. Это при том, что в эпоху правления Ельцина — что бы там про нее ни говорили — была самая, на мой взгляд, свободная Россия. Чего уж про сегодняшнее время говорить…

Что же тогда делать?

Я пытаюсь относиться ко всему происходящему как к естественному ходу истории. После любой революции идет реставрация — это исторический закон. Другое дело, как далеко она зайдет, но здесь я надеюсь на научно-технический прогресс. (Смеется.) Хорошо сказал посол Англии в России (не помню его фамилию): «У нас демократия появилась раньше, чем телевизор. А у вас раньше телевизор». То есть для нас «ящик» пока еще чудо! А что такое демократия и зачем она нужна, мы вообще не знаем. Ну, в детский сад мы еще ходим, что поделаешь? Будем расти.

Евгений Левкович