Алексей Чадов: «Мне в Феде нравится, что он стесняться может, покраснеть может — это точно в меня, в родственников»

Лёша, скажи, почему фильм вначале назывался «Джон», а в итоге — «Своя война»? 

Честно скажу, на «Джоне» я настаивал долго, мне нравилось это название, я считал, что оно самое точное. Более того, даже Сергея Михайловича Сельянова я убедил в этом. Потом Sony Pictures стали делать фокус-группы, и нашей публике как-то не зашло название «Джон», потому что у многих ассоциация с Джоном Уиком. При всем уважении к этой картине, я думал, больше отсыл будет к Джону Рэмбо... Джон — это же Иван. Я эту игру хотел здесь немножечко поддержать, поскольку мой герой Иван Ермаков — это же продолжение его истории. В моем фильме есть американцы, американские пехотинцы, которые говорят: «Ivan, it’s like John back home». Иэн Келли, снимавшийся в фильме
«Война», узнал о том, что я фильм назвал «Джон», и говорит: «Как, ты снимаешь фильм «Джон» и без меня, а кто играет Джона?» (Смеется.) Он же там Джоном был. У него, кстати, приз еще мой остался за фильм «Война» (я получил в Монреале 20 лет назад приз «За лучшую мужскую роль»), какая-то статуэтка странненькая в виде вазы, но я улетел и не смог получить ее лично. 

Какие такие срочные дела тебе не дали лично получить награду? 

Удивительно, что закрытие фестиваля и награждение пришлось на 2 сентября, как раз в мой день рождения, а я улетал на линейку в Щепкинское училище. (Улыбается.) И вот мне звонят оттуда и поздравляют, что я взял приз. Прислали только наклеечку металлическую с именем.

И за эти 20 лет ты ни разу ее не увидел?

Мой приз забрал Иэн Келли и увез в Лондон, и вот за 20 лет я объездил всю Европу, за исключением Лондона, там не был ни разу. Это рок. (Смеется.)

Придется, значит. Ты отвлекся, мы возвращаемся к названию «Своя война»: фокус-группы сказали, что «Джон» не подойдет. 

По количественному соотношению мнений «Джон» не прошел... Мы долго искали новое название, все вместе думали, пока не пришли к «Своей войне». Ну мне это название тоже нравится, оно соответствует замыслу, идее.  

На Алексее: брюки Brunello Cucinelli, футболка Off-White, ботинки Premiata, часы Hublot Big Bang Unico King Cold Ceramic. На Феде: футболка Diesel, джинсы Givenchy, ботинки Bikkembergs — всё «Кенгуру»

Сам ты с чем воюешь?

Я только с самим собой воюю в последнее время, со своими привычками.

О привычках поподробнее.  

(Смеется.) У меня есть привычки. Ну то есть я вот к чему-то привыкаю, и мне это поменять тяжело. Раньше я очень легко переезжал с места на место, а теперь привыкаю к одному месту и всё. 

Ну эти привычки жить-то не мешают, по сути.

Не мешают, нет. Я, например, 10 лет прожил за городом, сейчас опять подумываю перебраться в Москву. Вот жить за городом — это была моя привычка, я с ней боролся. Меня всё время спрашивают: «Как ты ездишь?» Я живу в 30 километрах от МКАДа, до Кремля — 50.

30 — многовато.

Согласен. В среднем я трачу час двадцать в одну сторону, в день три-четыре часа за рулем, в неделю это сутки. Это же сколько фильмов можно посмотреть!

А в год?

Я считал, в год там вообще какая-то фантастическая цифра. Хотя я время просто так за рулем не трачу: думаю, мыслю. Так и сценарий писал — додумывал моменты, а домой приходил и записывал. 

Ты в фильме сценарист, режиссер, исполнитель главной роли — это неумение делегировать, желание делать всё самому? Почему вдруг ты решил, что надо именно так?

Любое кино, любое производство имеет свое развитие, это живой процесс. Не было такого, что вот я придумаю себе сейчас сценарий, где я буду режиссером, сценаристом и исполнителем главной роли. Я просто писал историю и никого не трогал. Я не знал, понравится она или нет, своего рода эксперимент. Мне показалось несправедливым не узнать, как живет дальше Иван Ермаков, несправедливо по отношению к герою, которого многие знают. Я в этом убедился в Екатеринбурге, на «Днях Балабанова», где я представлял «Войну». Собрался полный зал, меня все спрашивали и благодарили за Ивана Ермакова, были молодые люди лет двадцати и еще моложе, то есть даже младше самой картины. Поколения сменились, а Ваня Ермаков всё еще живет. Поэтому я сел и начал писать, потом отдал Сергею Сельянову, он прочел и спросил: «Неплохой сценарий, а ты сам его написал?» (Смеется.)  

Это высшая похвала. 

Да, я не был так счастлив, даже когда мою кандидатуру утвердили на режиссера. Заинтересовать такую глыбу, как Сергей Михайлович Сельянов, материалом — это вообще самое сложное. Съемки, процесс — это дальше уже такая командная машина, а вот чтобы ты принес, положил на стол и услышал: «Неплохо, давай работать», — это, конечно, дорогого стоит. Когда отправлял, я сомневался сильно, потому что мой сценарий так и был подписан: «Война. Продолжение». И вот мы начали работать: написали три финала, сняли четвертый, получился пятый. (Смеется.) Мы в течение полугода дорабатывали сценарий. Я потом Саше Архипову, главному редактору кинокомпании, говорю: «Как-то жалко даже отдавать. Очень родной материал. Как мне его отдать, кто в него еще так погрузится?» Буквально через пару дней приходим в офис к Сельянову. Он сразу: «Ты что, режиссером хочешь стать?» Ну я сказал, что историю жалко отдавать. Сергей Михайлович предложил: «Иди снимай тизер, пока погода еще есть». Две сцены я снял из фильма, и меня утвердили. Так переживал в последний раз, наверное, на экзамене по мастерству актера в училище. Я даже не радовался особо, наоборот, почувствовал дикий груз ответственности, но желание принять этот вызов, который придумал сам себе, перевешивало.

На Алексее: куртка Woolrich, джинсы The Kooples, футболка Brunello Cucinelli, часы Hublot Big Bang Unico King Cold Ceramic. На Феде: футболка Emporio Armani, джинсы Dolce & Gabbana — всё «Кенгуру»

И решил, что еще и снимешься.

А я писал под себя. Это же Иван Ермаков, играл его я, а это продолжение. В первую очередь хотел как актер сыграть там. Давно соскучился по жанру «драма-боевик», по взрослому приключению, где есть герой. Довольно редкий жанр в нашем кино сегодня. 

А тебе не кажется, что у нас в принципе сегодня нет героя?

И я об этом. Я тоже не вижу для себя каких-то ориентиров и героев. Вот и сейчас, мы ехали в машине с Федей, он начал увлекаться музыкой, которая, мне кажется, слаба по смыслу. Вообще, всё, что сейчас происходит в музыке, — это такой узкий, примитивный мир: срубить бабла да повыпендриваться, тачки, шмотки. Мы в 90-е, помню, когда рухнул занавес, тоже все двинулись к миру вещей — но даже тогда не было таких понтов. Казалось бы, общество должно было пережить это. Но раз есть спрос, значит, есть запрос. 

Вот как объяснять сегодняшним детям, что понты — это не круто, что настоящий герой — это не веселый парень из тик-тока?

Я всю дорогу ехал и думал, какого подобрать исполнителя, более-менее нейтрального, но качественного, металикой грузить пока рановато, хотя песня Lords of the Boards Guano Apes в похожем стиле очень ему нравится. Говорю ему: «А ты Майкла Джексона слушал вообще?» И поставил ему Billie Jean. У Джексона, даже если ты не понимаешь, что он поет, энергетика сумасшедшая, и она пробивает через все языковые барьеры. Мы ехали час и слушали альбом HIStory, смотрю, ему заходит. Вот я таким образом пытаюсь его переключить. Ну и стараюсь ему личный пример подавать. Утром он ко мне приходит в спальню, а я не с телефоном, а с книжкой (я читаю утром, пока свежая голова). Вижу — и он тоже таскает какую-то книгу. А раньше такое было, что он забегал, а я с телефоном. Я стал эти вещи контролировать, и это работает. Утром у нас пробежка по поселку или на велике ездим. Прививаю любовь к спорту. 

У тебя хороший контакт с сыном.

Мы друзья. Я же всегда с ним, когда он со мной. Я не из тех, кому с детьми тяжело. (Смеется.) Мне с сыном интересно.

А еще, ты заметил, что сам становишься лучше? С книжкой вместо телефона. Лишний раз не скажешь какого-то грубого ругательства. Не выпьешь вискаря, потому что сын рядом...

Всё верно. Но я вообще не ругаюсь при детях. А насчет спиртного? Например, он видит, что мы дома пьем вино, я открываю за ужином бутылку хорошего вина, произносим тосты, чокаемся, — это нормальная история. Он никогда не видит, как я с бутылкой где-то хожу. У нас всегда культурно. 

На Алексее: рубашка Palm Angels, джинсы the Kooples. На Феде: куртка Palm Angels, джинсы Dolce & Gabbana — всё «Кенгуру»

Возвращаясь к фильму. То, как изменился твой герой, мы лучше посмотрим в кино. Но я часто думаю, что за это двадцатилетие мы не просто оказались в другой стране, мы вообще в другой реальности.

Согласен. 

Как тебе кажется, какие-то основные, базовые ценности остались или всё поменялось?

Всё поменялось. Многие недооценивают свои сегодняшние возможности. У нас в свое время вообще не было никакого социального лифта. Мы просто шли и добивались, нас ангелы-хранители выводили из этой темноты. Сейчас же возможностей гораздо больше, другое дело, что молодое поколение меньше хочет чего-то добиваться. Этот мир стал более цивилизованным, развитым, комфортным...

…более потребительским.

Да. Нажал кнопку, позвонил — привезли. А раньше нам надо было всё доставать самим, проявлять предприимчивость и воспитывать в себе навыки добытчика. Очень балует эта штука. (Показывает смартфон.) Мне, чтобы ответить на вопрос, что нарисовал Рафаэль, например, нужно было бежать как минимум в Третьяковку или в библиотеку, чтобы взять книги по изобразительному искусству. Сейчас нажал две кнопки на смартфоне — получил ответ. В наше время можно просто сидеть дома и самообразовываться. Это великое изобретение, но не для всех.  

Смотря как им пользоваться.

Да. 

Лично я не могу кино смотреть в телефоне или телефильмы, которых сейчас много, на платформах разных.

Ну сериал можно, согласен, но большое кино...

Ну вот у тебя масштабный фильм.

Его надо смотреть в кино.  

Все идем в кино с 11 ноября.

Но это и правда так. Мне нравится объем в картине, я его с удовольствием создавал, мне нравится общий план, длинные панорамы, где ты картину видишь целиком. Согласен, здесь (показывает на смартфон) это не будет смотреться. 

На Алексее: куртка Bikkembergs, футболка Brunello Cucinelli, джинсы The Kooples, часы Hublot Big Bang Integral Blue Ceramic. На Феде: футболка Emporio Armani, джинсы Dolce & Gabbana — всё «Кенгуру»

Скажи, уже руки чешутся сделать что-то новое или ты вложился по полной и на этом пока остановился?

Чешутся, конечно. (Смеется.) Более того, я не сижу на месте, что-то пишу, придумываю.

Что пишешь?

Пока пишу, не говорю обычно. 

Но это какой-то другой жанр?

Есть и комедийный сюжет, но не без доли приключений, конечно. Мне нравится динамичное кино, но со смыслом, не просто стрелялки. 

Стрелялки тоже иногда разгружают.

Ну да, вот этот фильм «Еxtraction» — по сути, просто крутой экшен, он покорил весь мир. Я за экшен, но все-таки с хорошей и интересной задумкой. С драмой.

Почему тебе так хочется драмы?

Драма подразумевает конфликт, без него неинтересно. Если просто энтертейнмент, то посмотрел — и забыл. А тут думаешь: «Вот смог бы я поехать, своего друга близкого как Иван Ермаков выдернуть из плена?» Я могу туда попасть, это не так сложно. Я могу там оказаться завтра, без проблем, — и спасти своего друга, хотя бы попытаться. Но насколько я Иван Ермаков? Насколько тот товарищ мне друг? (Смеется.) Поэтому мой выбор — конечно, драма. А как я буду переживать за героя?

А почему это в тебе так отзывается?

Потому что я драматическую школу окончил, в драматическом театре вырос. Драматическое образование, драматический актер.  

Только в образовании дело? Я вспоминаю свой разговор в Евгением Писаревым — он тогда ставил бродвейский мюзикл и говорил, как сложно это сделать в нашей стране, потому что артисты у нас только Достоевского играют круто, а веселиться, радоваться, изображать счастье они не могут.  

(Смеется.) Ну да, может быть. Русский человек чуть-чуть всё время страдает. 

Грустная страна у нас, люди погрустить прямо от души любят. Вот ты позитивный человек?

Я позитивный человек, безусловно. Люблю радоваться, умею радоваться. Но и погрустить могу от души, но недолго. Думаю, что это в нашей культуре. Помню, в советских фильмах зачастую финал был с грустью, в отличие от американских хеппи-эндов. Мне кажется, какая-то глубина должна быть помимо позитива... Опять же про наше время: ну купил ты гору вещей, ну есть у тебя дорогущая машина, ну много у тебя денег, и что, это такая интересная жизнь? Да это какая-то скучная жизнь. Интересно что-то создавать, креативить, строить. Не просто яхты покупать и выпендриваться друг перед другом, а что-то делать. На самом деле крутой герой нашего времени — это Илон Маск. Он зарабатывает и создает, ставит цели необычные. В космос полететь на своем корабле — вот это цель, я понимаю. Или я знаю пару очень богатых людей, которые активно создают социальные проекты, инфраструктуру. А просто выпендриваться, у кого круче машина, — детский сад для меня.

А было у тебя такое вообще?

Нет, но крутые вещи люблю. Кстати, ты знаешь, у меня есть машина Dodge Charger 68-го года. Это самая красивая машина, я считаю. Круче Bentley и Ferrari. Когда я на ней еду, многие думают, что я выпендрежник. (Смеется.) В последнее время, кстати, из-за этого стал реже ездить. Это легендарная тачка с историей, харизматичный автомобиль, недаром его любят в кино снимать: «Доказательство смерти» Тарантино, например, «Форсаж». Я когда-то в 90-е мальчишкой собирал вкладыши, помнишь, от жвачек Turbo? И вот на одном из них я увидел эту машину, с грустью подумал, что у меня такой точно не будет никогда. Прошло 20 лет, и она сейчас стоит у меня в гараже. Конечно, я люблю красивые вещи, но это всё для меня второстепенно. Важно что-то создать, что-то придумать. Так живут все творческие люди. 

На Алексее: куртка Bikkembergs, джинсы The Kooples, часы Hublot Big Bang Integral Blue Ceramic. На Феде: футболка Emporio Armani, джинсы Dolce & Gabbana — всё «Кенгуру»

Хорошо, но творческие люди не всегда ограничиваются, например, кино. А ты?

Я пробовал ресторан открыть. 

Это все-таки про бизнес, не про творчество. 

Да, здесь творчества мало, и это не совсем мое. Сниматься в кино или его придумать мне ближе. 

Создать что-то нематериальное. 

Ну как, всё равно мир материален, мы от этого никуда не денемся, социализм рухнул давно... Это раньше люди за идею жили, не было привязки к материальному миру.  

Мы вот с тобой говорили, что нет героя. И ты сейчас сказал, что раньше жили за идею. А тебе не кажется, что героя нет, потому что нет идеи?

Согласен. Герой есть только тогда в коллективе, когда у коллектива есть какая-то цель и идея. Сейчас коллектив разрозненный, он капиталистический. Каждый сам за себя. Отчасти один из смыслов моего фильма — это как раз та дистанция, мы все отдаляемся друг от друга. Мы с тобой вроде близкие друзья, но всё равно, есть личные границы. Раньше такого не было. Русскому человеку это вообще несвойственно, но даже русский геном, материал можно так воспитать. Скоро будет как в Европе: ты мне звонишь, а я трубку в 22.00 не возьму. Ты мне офигенный друг, мы вчера в десны целовались, но сегодня в десять вечера я тебе не отвечу. Нормальный циничный цивилизованный развитый мир. Мой герой не такой, поэтому у него своя война. Таких героев было много у Лёши Балабанова. 

Знаешь, их сейчас в провинции, в принципе, тоже немало. Те, кто сажает леса на месте вырубленных… Мы просто про них не очень знаем, потому что пишут в основном про Бузову.  

Я смотрел эту передачу, я знаю. На самом деле попсовый мир, транслируемый на первых страницах СМИ, интересен только определенному количеству людей. К счастью, я не отношусь к их числу. 

Лёш, а как ты воспринимаешь критику в интернете и вообще, есть ли она?

Конечно есть. Но в этом смысле меня Бог наградил «замечательным» качеством, я очень хорошо умею линчевать самого себя. Все свои косяки и недоделки знаю. Но критика критике рознь. Есть критика в духе времени — эпатажная, хайпануть на чем-то негативном, очень много современных шоу сейчас построено на этом: унизить человека, дискредитировать его творчество и смотреть, как он вертится во всем этом. А есть критика классная, интеллектуальная, глубокая — она в основном связана с людьми другого поколения. Молодых умных сейчас мало, как был Бодров, например. Он в 25 лет был очень умный, я в его возрасте был совсем не такой.

А в 40 лет ты умный?

В 40 — да. Я не глупый, это точно. (Смеется.) Но в 25 — нет. Я много делал ошибок. Не задумывался, жил эмоциями — молодость для этого и дана была, меня перло.

А сейчас ты не живешь эмоциями?

Я сейчас живу эмоциями, но у меня больше времени... Сейчас период, когда гормон меньше бьет и перестаешь столько думать о женщинах...

Как, совсем?

Нет, просто у меня был перебор с этим. (Смеется.) Приходит момент, когда ты начинаешь чуть-чуть освобождать пространство, думать не только о том, что тебе нужно жениться, о семье, детях, начинаешь понимать, что в жизни есть и что-то другое.

То есть тебе не нужна женщина?

Нет, конечно, нужна, у меня есть женщина. Но теперь времени больше на то, чтобы самообразовываться, двигаться дальше, ставить себе задачи, цели. Раньше я об этом, например, даже не думал. Вообще, мне кажется, в 25 лет ты об этом не думаешь.

Ну, знаешь, некоторые и в 40 об этом не думают.   

А вот это проблема, да.

Как ты самообразовываешься?

Не открою никаких секретов. У меня есть блокнот, есть вопросы. Когда я чего-то не знаю, я останавливаюсь, записываю — и вечером закрываю этот вопрос. Тут наткнулся на одну фразу, Энтони Хопкинс написал: «Я в 75 понял, что ничего не знаю». Это удивительно. Он проникновенный, умнейший дядька, просто так такое не скажет. Поразительно, что я в 40 понимаю, что так может быть. Собственно, вот так я и самообразовываюсь: есть блокнот, куда всё записываю, все свои недочеты. Желание учиться в 25 у меня пропало, а после 35 проснулось, и такого стремления учиться у меня, может, и не было. Я просто подумал, что, если бы десять лет назад поступил в Щепку, я бы просто ее порвал, был бы везде, вообще ничего бы не пропустил. Там было крутое образование, крутые педагоги. Я знаю, что что-то недочитал, хотя зрение посадил. Я просто какую-то часть лекций проспал, так как работал барменом...

Зато ты собрал очень много всего для будущего. Человек, который в 20 работает барменом, знает больше, чем некоторые в 40.

Ну да, я там столько повстречал людей интересных. 

Это кино, Лёш.

Это кино, это терочка с твоим миром, ты трешься с ним, тебе не рассказывают про него, а ты толкаешься с ним, встречаешься с этими людьми. Я очень много получил уроков тогда. Да и чем быстрее ты столкнешься с пороком, тем здоровее оттуда выскочишь.

Выскочил?

Я — да. Конечно. Я далеко не плавал. Заплывал, разумеется, но не за буйки. Правда, было и за буйки пару раз. (Улыбается.)

На Алексее: рубашка Brunello Cucinelli, джинсы The Kooples, часы Hublot Big Bang Integral Blue Ceramic. На Феде: рубашка Dal Lago, джинсы Dolce & Gabbana — всё «Кенгуру»

Слушай, я знаю, что Федя был на съемках фильма. Нет опасения, что и его унесет в эту профессию?

С таким папой я бы не боялся ничего. (Смеется.) Шучу. Пока я не вижу его рвения стать актером.

Он ведь уже в третьем поколении...

Да, но я пока не вижу. Мне в нем нравится, что он стесняться может, покраснеть может — это точно в меня, в родственников. Есть дети, которые вообще не краснеют, такие наглые с детства, когда думаешь: вот счастливый ребенок! Поэтому ему это стеснение немножко мешает выражать эмоции, но посмотрим. Он только начал познавать жизнь в коллективе: 1-й класс. 

Но ты не исключаешь?

Как выберет Зевс и как он решит.

Зевс? Как прекрасно сказано, надо запомнить.     

Они сами договорятся, без папы. Папа поможет, если что, дай Бог здоровья папе. (Смеется.)

Фото: Владимир Васильчиков. Стиль: Ирина Свистушкина. Груминг: Светлана Шайда