Loc-Dog: «Я хочу, чтобы дочь знала, что со мной можно говорить откровенно»

Музыкант Александр Жвакин, выступающий под псевдонимом Loc-Dog, сто процентов человек своего времени: просто писал стихи в юности, просто выкладывал их в сеть, просто кому-то это стало интересно... Мы поговорили с Сашей о том, что всё не так легко, как кажется на первый взгляд, о бесконечной работе над собой, которая иногда напоминает битву, а еще о том, почему одиночество он называет свободой и как пытается воспитывать дочь, сильно похожую на него самого.

Саша, я собиралась сказать, что выросла на твоих песнях, а тебе, оказывается, всего 31! Получается, ты начинал еще совсем юным? 
Да, нам лет по пятнадцать было, когда мы начинали. Может, даже меньше. Я стишки писал, их тогда нельзя было родителям показывать. Да и сейчас-то нельзя. (Смеется.) Кстати, по поводу «вырос на твоих песнях». Среди своих поклонников я вижу немало тех, кто рос со мной, — они приходили на мои концерты, когда я был подростком, они и теперь приходят на мои выступления, но уже с семьями, с детьми. Это очень ценно, потому что у нас с 
аудиторией выстроились особенные отношения, когда мне уже не нужно никому ничего объяснять и доказывать. 
Сколько тебе было лет, когда ты стал самостоятельным артистом?
Лет девятнадцать, наверное.
Твой первый сольный альбом «Паранойя» вышел в 2010-м, и уже там такие тяжелые и местами депрессивные тексты. Ты честно говоришь со своими поклонниками про грехи юности, в частности про наркотики… 
Сразу скажу, я из хорошей семьи. (Улыбается.) И то, во что я окунулся тогда, было больше связано с каким-то внутренним одиночеством. Скорее даже — с ощущением одиночества. На самом деле я никогда не был одинок, просто мне так казалось. Ну и на этом фоне начал пробовать одно, потом другое, в том числе запрещенные вещества. Ребята старшие были знающие, они с этим помогали. Это всё есть в моих текстах. 
Как вытаскивал себя из этого?
Музыкой. Вообще творчество очень помогает душе. Много разных моментов было в жизни, и меня всегда вытягивала музыка. Что бы я делал и где бы был, если бы не она, даже не знаю... Зависимость — это тяжелый недуг. И ты не слышишь никого, никто не может на тебя повлиять, по крайней мере на меня — точно. Слава богу, у меня не было ситуаций, когда случалось что-то непоправимое, хотя бывало разное. Просто ты в таком состоянии не отвечаешь за свои действия, и это страшно. Ты теряешь всё ценное, что есть в твоей жизни, за этим нет счастья. Когда ты зависим от чего бы то ни было, вокруг тебя разруха, как ни крути. Мне повезло в какой-то момент от этого устать, и нашлись люди, вовремя объяснившие мне, что есть куча простых вещей, от которых можно получать удовольствие. Сейчас я даже алкоголь не употребляю, и уже много лет.

А в какой момент ты почувствовал, что стал популярен? То, что твои песни люди знают и любят?
Да, признаться, я и сейчас этого не чувствую. (Смеется). Я вообще всё это начинал делать для себя. Ну выложили в сеть. 
Я не думал, что стольким людям зайдет. Мой брат — музыкант, на гитаре играет. И как-то решили с ним поиграть в небольшом заведении. Позвали только своих, человек тридцать... а пришло триста! И вот когда я их всех увидел, впервые испытал нечто похожее на популярность. То есть такое чувство, когда ты понимаешь, что кому-то еще нравится то, что ты делаешь. Это до первого альбома было.
Ты — первый русский артист, который смешал рэп с электронной музыкой. Как пришла такая идея?
Я вырос на электронной музыке. Она мне всегда очень нравилась, плюс было интересно миксовать разные стили. Как-то сидели с ребятами, решили попробовать наложить текста. Так получился Electrodog.
На какое-то время ты будто бы пропадал. С чем это было связано?
У меня был конфликт с «продюсером», и некоторое время я не мог выступать под своим псевдонимом. Пробовал выступать под другим именем. 
На больших площадках?
Да нет. Помню, приехал в какую-то глубинку выступать. Меня попросили медляк, я стал читать, а парни начали месить друг друга из-за девочек. Мне потом сказали: «Нормально так ты медляком народ тут раскачал, респект». (Смеется.) Было и такое. И это уже после больших площадок. Потом псевдоним я себе вернул.
Ты себе песни пишешь сам?
Да.
И очень многим артистам, так?
Очень многим — наверное, громко сказано. Мы как-то сидели с Андреем Чёрным (продюсер Юлианны Карауловой. — Прим.ОK!). Он сказал, что Юлианне нужно бы дописать куплет в песню. Мне сначала это показалось странным. Я привык писать для себя. Не был уверен, что получится, но написал. Им понравилось, и хорошо зашло. После этого уже Дмитрий Маликов приехал к нам на студию, и мы с ним поработали.  Написал песню для Ёлки — «Мир открывается», потом еще несколько песен, в том числе и для ее проекта ЯАVЬ. Как-то свела судьба с ChinKong (саунд-продюсер Владимир Чиняев) и Александром «Львом» Коноваловым, с ними в команде мы сделали много крутых песен: «Смотри», «Небо в глазах» — Полине Гагариной, и с EMIN’ом мы тоже вместе работали над его альбомом «Девочка моя»... Это всё вроде начиналось как хобби, а сейчас разрослось до глобальных масштабов. 
Но ты не сам предлагаешь свои песни артистам, они просят написать для них?
Да, чаще всего, в 99 процентах случаев инициатива исходит от артистов. Вообще самое важное, самое интересное в моей жизни приходит ко мне само, спонтанно. 
Недавно у тебя вышло несколько дуэтов. Один из последних — с Егором Кридом. Егор — больше поп-исполнитель, у него другая музыка, другая аудитория. Как возник ваш дуэт? 
У меня и с Ёлкой есть две песни, и с HammAli трек вышел, и с Mary Gu. Вот и с Кридом сложился фит. Сейчас ведь уже нет таких четких направлений, всё смешалось. И это очень круто. Можно пробовать, экспериментировать. Нет такого четкого деления на классы, как это было раньше. Музыка объединяет. Хотя сейчас время такое — везде и всюду я слышу про коллаборации, какие-то фантастические миксы. 

Твоей дочке уже 9. Расскажи, как складываются ваши взаимоотношения? Она как-то комментирует твое творчество?
Конечно. Даже на концерты мои ходит. Я стараюсь проводить с ней больше времени. Вижу, что в каких-то вещах она очень похожа на меня. В этом возрасте я тоже всегда соглашался с тем, что мне говорили старшие, а делал всё по-своему. (Смеется.) Радует, что Ева — очень умная девочка, ей достаточно легко дается учеба, да и всё, чем она занимается. Хотя тут я немного переживаю, потому что мне тоже всё давалось легко, и я в итоге это забрасывал: становилось скучно и неинтересно. Мне ужасно любопытно за ней наблюдать — сейчас дети растут в каком-то виртуальном мире, не так, как мы. У нас с братом долгое время было лишь одно деревянное ружье, вокруг которого мы могли, играя, построить целый мир: тут и армия, и казармы, и война... Сейчас дети поглощены соцсетями, а так как мне важно быть для дочери другом, я стараюсь интересоваться всем, что интересно ей. Иногда хочется включить строгого папу и запретить что-то, но этот метод не очень эффективен, как показывает практика. Тут как-то Ева рассказала мне, что у нее есть аккаунт в приложении типа Tik Tok, где она снимает и выкладывает ролики для себя. Я там зарегистрировался и понял, что у нее и роликов наснято уже прилично, и подписчиков уже столько, что скоро она может и меня перегнать. (Смеется.)
А ты там под своим именем зарегистрировался?
Нет, под чужим. (Смеется.) Но я сказал ей об этом. Я не хочу подглядывать, мне важно, чтобы она могла говорить со мной обо всем и не боялась быть откровенной. Мне в детстве было очень сложно в этом плане: родители были для меня каким-то абсолютным авторитетом, мне хотелось быть для них идеальным, поэтому часто было страшно открыть какие-то свои стороны, не самые лучшие, — боялся их разочаровать. Я хочу, чтобы дочь знала, что со мной можно говорить предельно откровенно, чтобы она понимала: я многое могу понять и принять. Да не многое, а, наверное, всё.
Ты не боишься, что она рано или поздно спросит про тексты твоих песен?
Нет, я этого не боюсь. Всё равно рано или поздно она поймет, о чем они. Тем более сейчас в интернете всё можно найти. Почему я должен этого опасаться? Это же обо мне, о моей жизни. Это я.
Сейчас наша жизнь стремительно меняется. И умение адаптироваться — одно из главных качеств. Скажи, как на тебя повлияла изоляция?
На самом деле глобально не повлияла. Я всё время был в студии. 
Как зашел туда в марте, так и не выходил?
Веришь, я уже год тут. (Смеется.) Я реально могу здесь жить: есть диван, кухни нет, зато есть холодильник и много вкусной еды. У меня тут идеальная чистота, к слову. Знаешь, как говорят: хочешь навести в своей жизни порядок — начни убираться в своей комнате. У меня этот принцип работает.
То есть, раскладывая всё по полочкам, ты таким образом… медитируешь?
Можно и так сказать. Что такое медитация? Это когда ты во что-то очень сильно включен. Для меня и музыка — медитация, и уборка. И спорт. В самом начале карантина, когда закрылись спортзалы, я соорудил себе турник, заказал кулер, устроил себе тут спортзал. (Улыбается.) То есть у меня на это время в студии было всё, что необходимо для жизни. 
Что записывал?
Сейчас как раз работаем над EP (мини-альбом. — Прим. ОK!). Предполагаем, что выйдет он к концу лета, планируем четыре трека записать. «Громче, чем гроза» мы уже записали, это был фокус-трек, я в прямом эфире его исполнил, и он вызвал волну интереса. «Гроза» очень давно «лежала на полке» (около трех лет), но так вышло, что ее смысл сегодня особенно откликается. 

О чем эта песня?
О том, что иногда, привыкая друг к другу или просто растрачивая себя на постоянную спешку и суету, мы забываем говорить друг другу о том, что чувствуем, это кажется само собой разумеющимся. Но сейчас, когда всё как будто замерло, самое время вспомнить об этом. На самом деле я максимально продуктивно провел время на карантине. Помимо записи треков и спорта я, например, стал больше общаться со своей аудиторией онлайн, и знаешь, по-моему, мы с моими подписчиками даже вышли на какой-то новый уровень. (Улыбается.) Я и до этого любил свою аудиторию, мне кажется, у нас очень доверительные, открытые отношения (но без панибратства). Поэтому я легко выходил в прямые эфиры, иногда ко мне подключались мои подписчики — случайные. Ну когда бы еще я смог это сделать? В обычной жизни я настолько занят своими делами, что на подобный опыт времени уже не остается.
И какая она, твоя аудитория? Что нового ты узнал о людях, которые тебя слушают? Кто эти люди?
Мне показалось, что это люди, которые уже кое-что знают о жизни, они рефлексируют, склонны над чем-то задумываться. Романтики, склонные к душевным переживаниям, я бы так сказал. (Смеется.)
А ты сам романтик, склонный к душевным переживаниям?
Не всегда. В песнях — да, а вот в жизни далеко не всегда.
Серьезно? Я прочла, что ты однажды попал в Склиф, потому что заступился за незнакомую девушку…
Ну, это жизнь. В этом было мало романтики. Просто не мог поступить иначе. 
А разве романтизм — это не сражаться за высокие идеалы? Это ведь не про серенады под окном. 
Если так, то сражаться — это про меня, да. (Улыбается.)
За что ты сражаешься?
Я сражаюсь с самим собой. И выиграв один бой, приходится начинать новый, потому что битва эта бесконечна. Хорошо, что побеждать удается чаще, почти всегда. Мне хочется достичь в жизни чего-то светлого и простого, но чтобы оно не просто было у меня, а чтобы я мог дарить это людям. Я к этому иду. Не могу сказать, что я прямо бьюсь и воюю, нет, назовем это поиском — я всё время в поиске светлого пути.
Судя по твоим текстам, ты из тех, кто «за правду». У тебя даже выходил альбом «Себе не ври». Правда же чаще всего — не очень приятная. Трудно ли быть честным с собой?
Я пытаюсь, но не всегда получается. Это трудно. Обычно ложь самому себе выглядит так правдоподобно, что сложно поверить, что ты с собой нечестен. Иногда нам кажется, что нам всё это нужно: эта работа, эти отношения, даже какие-то там деньги... А получив это всё, понимаешь, что на самом-то деле и не нужно это вовсе. Мы же часто обманываемся насчет своих мотивов. Поэтому чем дальше, тем степень моей откровенности с самим собой больше, я стараюсь признаваться себе в том, что и для чего мне нужно. Можно ради выгоды действовать и оправдывать это благими намерениями, а можно сразу обозначить всё как есть. И это касается не только нас самих. Это и с людьми так. Я не сразу пришел к тому, что можно честно говорить людям в глаза то, что мне, может быть, не нравится, то, что меня не устраивает... Раньше из вежливости, из боязни обидеть я мог недоговаривать, мог оставлять свое мнение при себе. Теперь понял, что чем больше я открыт, тем проще мне и со мной.
Ты сказал, что всё самое важное в твоей жизни происходит спонтанно. Баловнем судьбы тебя можно назвать?
Всё в жизни относительно. Иногда считаешь, что с тобой приключилось какое-то чудо, а на другой день просыпаешься и думаешь: да и не чудо это совсем. (Смеется.) Но все-таки, наверное, я мог бы назвать себя баловнем судьбы. Я вообще веселый парень, просто по юности наломал много дров, жил по-разному. Хорошо, что меня всегда окружали люди, готовые поддержать, несмотря ни на что. И до сих пор вокруг меня именно такие — преданные и близкие, а это уже очень много. Я смотрю на свою жизнь сегодня и понимаю, что я чаще все-таки счастливый человек. 
Свободно ли твое сердце сейчас? Какие вообще мысли на этот счет?
Я сейчас один. И сегодня одиночество для меня — это комфортное состояние. Я бы даже скорее назвал это свободой, чем одиночеством. У меня столько всего происходит в жизни, что я не горюю по этому поводу. Любые отношения — это работа, а у меня и без того много работы. (Смеется.) Мне всё время хочется чего-то идеального, чтобы в отношениях всё сложилось само собой и работы этой было по минимуму. И я понимаю, что сегодня мне на творчество порой не хватает времени, а взять на себя ответственность за другого человека, когда у тебя на него не будет времени, — это уж точно не то, что можно назвать идеалом...
Ты просто не готов к отношениям, скажи честно. И потом, ты заметил, мы ни разу ничего не сказали про любовь, разве не это самое главное в отношениях?
Любовь, если это не влюбленность, а именно крепкая, настоящая любовь, — чувство, которое нужно беречь, которым нужно дорожить, его нужно поддерживать, а это снова про работу, про то, что всё нужно выстраивать. Я не гонюсь за этим. Опять же, всё, за чем я гонюсь, очень тяжело ко мне приходит. А всё самое важное приходит само, мы уже это обсудили. Поэтому я уверен, что когда-то и оно придет. Это человеческая природа.