Павел Каплевич: «Наши спектакли для тех, кто еще не разобрался и ищет себя»

Мы встретились с Павлом Каплевичем в его квартире-мастерской в центре Москвы. Когда туда заходишь, сразу же впечатляет количество удивительных вещей, которые там есть: от театральных костюмов и картин (написанных и самим Павлом Михайловичем, и другими художниками) до посуды, такой разной и такой характерной для ее обладателя. Поговорили с Павлом Михайловичем о его «Щелкунчике в Зарядье», путешествиях, Кирилле Серебренникове и стильном кино.

У вас дома огромное количество уникальных вещей. Сразу видно, что они добыты из разных уголков мира. Куда любите ездить?

Я, наверно, назову место, которое произвело на меня наибольшее впечатление. Вот, например, Баальбек в Ливане. Полное ощущение, будто ты попал к Богу. Ты идешь, а около тебя воздух гуляет, и ты сам словно становишься ближе к космосу. Баальбек считается местом, где боги сходили на землю. Там же находятся 80-тонные плиты неизвестного происхождения. Поднять их нереально. Откуда они взялись – никому не известно. Более того, они так между собой соединены, что между ними невозможно просунуть даже тонкую иголку. Считается, что это плато из плит космического происхождения.

А в России?

По России я вообще обожаю путешествовать. Кострома, Михайловское, Пушкинские горы, Тригорское, Петровское. Всегда стараюсь эти места посетить.

Новый год где планируете встречать?

Знаешь, я привык встречать его с сыном, где бы он ни находился. В этом случае мы друг друга догоняем. В этом году – еще пока не решили.

Вы известны своим жанром, которому вы же и дали название: «полиформа». Почему в какой-то момент решили смешать все жанры?

Оказалось, что это очень работающая структура. Есть люди, которые не принимают оперу, но с удовольствием слушают музыку. Есть те, кто любят балет, а оперу – нет. Вот мне хотелось сделать разносегментную историю, чтобы любой мог найти для себя что-то привлекательное. Важно помнить, что полиформа не для взыскательного зрителя. Это такой дайджест искусств. Человеку, который любит оперу, не понравятся наши «Кармен» и «Щелкунчик», он будет искать свою оперу. Наши спектакли, скорее, для тех, кто еще не разобрался и ищет себя. Например, дети: у них нет определенных приверженностей, а благодаря полиформе, они узнают разные виды искусства и что-то из этого извлекают.

На новогодних праздниках в «Зарядье» покажут вашего «Щелкунчика». На кого ориентирована эта постановка?

На «Щелкунчика» мы пускаем зрителей от трех лет. Это и не детский спектакль, и не взрослый, у него очень широкий адрес. Для маленьких зрителей он еще хорош тем, что является введением в жанр классического искусства. После спектакля у них может появиться хоть какое-то представление о том, что такое мода, театр, балет и опера. Причем каждый жанр в нашей полиформе очень хорошо проработан. Певцы – это звезды Большого театра, театра Станиславского и Немировича-Данченко, лучшие голоса Москвы. Художник – звезда нашего современного искусства Андрей Бартенев. Дирижер – Филипп Чижевский, надежда русской музыки. Режиссер – Нина Чусова, стихи Демьяна Кудрявцева – одного из лучших поэтов нашего времени, балетмейстер – Анна Абалихина, да и музыка Петра Ильича, в конце концов! Вся эта система составляющих работает идеально.

Почему именно Бартенева выбрали для создания костюмов?

Потому что лучше его это бы не сделал у нас никто. Он не ушел из детства, а живет с ним и играет им же. Праздник, детство, фантазия – это его инструментарий.

Сложно ли с ним работать?

Нет, совсем нет. Он очень структурный. В нем такое творческое наполнение, что оно перекрывает все нюансы, которые могут возникать.

Вам самому какой жанр ближе?

Я с удовольствием и оперу слушаю, и на балет хожу, и театр люблю. Но сейчас я в него вовлечен меньше как зритель, потому что я им очень много сам занимаюсь. Посвящая ему все свое рабочее время, свободное на него тратить уже не хочется. Сейчас я даже могу что-то пропустить из премьер, потому что допускаю, что чего-то можно и не увидеть.

А с кино у вас как?

Вот кино совсем мало смотрю.

Вот вы раньше продюсировали кино, а сейчас – совсем нет. Почему?

Сейчас не продюсирую, завтра буду. У меня жизнь такая разнообразная, я в ней столько всего поменял, что уже готов к любым свершениям. Будет какое-то предложение интересное – почему бы и нет?

Последняя ваша работа в кино датируется 1990 годом. Почему вы все-таки сделали такой большой перерыв?

Я стал плотно заниматься продюсированием театра. Когда был художником, мог быть везде, а здесь все сложнее: много людей надо за собой вести, финансирование и прочие серьезные вещи. С кино это совмещать невозможно. Да и потом: я категорически не могу ходить на работу по времени. Вот, например, завтра у меня встреча в 11 утра. Ты не представляешь, какая это для меня проблема! Я могу появиться в районе 2-х и поработать до ночи. Но не опаздывать я не могу. Вот к тебе на встречу я выехал впритык и еще опоздал минут на десять. В кино я не работаю, потому что оно требует другой дисциплины. Во-вторых, это работа в рабочее время – а это для меня нереально. А в-третьих, нет интересных предложений.

Что такое «интересное предложение»?

Я же художник, а мне всегда было тесно быть просто художником. Чтобы сегодня быть художником в кино, нужно выполнять определенного рода задачи – например, сделать историческую или какую-то суперстильную картину. Для меня это не есть задача. Вот появился бы режиссер, сильно тяготеющий к форме…Например, Кирилл Серебренников.

Работали с ним?

Мы с ним договорились не работать. У нас был момент, когда мы начинали, но решили не продолжать. Бывает, когда ты можешь работать с друзьями, но это не тот случай: с Кириллом мы слишком похожи. Мы как-то раз вместе были за границей, ходили по антикварным магазинам и стали записывать, что нам понравилось. В конце сравнивали: всегда одно и то же. Когда люди очень похожи, им сложно вместе работать.

Какое кино считаете стильным?

Сегодняшнее кино я знаю плохо. Не в той мере, как театр. Из тех привязанностей, которые у меня остались, – это фильмы Лукино Висконти. Они для меня – пример того, что я бы сам хотел делать в кино. Также люблю Пазолини, Федерико Феллини, Тарантино. Последний – эстет, хоть эпатажный. И, конечно, мне очень импонирует то, что делает Сокуров.

Вернемся к «Щелкунчику в Зарядье». В нем есть спецэффекты?

Наши спецэффекты – это в первую очередь полеты и акробатические трюки, которые не свойственны балету, драме и опере. У нас это цирк. Так получилось, что в группе спектакля оказался балетный танцовщик Эдуард Ахметшин, который как раз исполняет роль Щелкунчика. Он оказался феноменально физически оснащенным и способным делать сильнейшие акробатические трюки. Мы это заметили и не могли не подхватить. Для этого пригласили еще цирковых артистов, и, таким образом, у нас выросла тема цирка: есть и полеты, и трюки, и фокусы.

Расскажите про знаменитых мышей в вашем спектакле.

У нас они получились такие потрясающие, уютные и теплые, что зрители их не просто не боятся, а очень ждут. Именно поэтому мы решили вывести их в зал. Зритель может их обнять, потрогать, погладить. Кстати, главные герои, трюкачи тоже выбегают в зал – это вносит такую иммерсивность в наш спектакль.

Чем занимаетесь сейчас?

Сейчас делаем оперу «Анна Каренина» и работаем над десятой главой «Евгения Онегина» – та, что была сожжена. На нее как раз сейчас пишется музыка. Всегда стараемся придумать какие-то новые формы подачи для наших спектаклей.

Кроме того, в следующем году в Парке Горького будет моя выставка «ПроЯвление», которую уже показывали в Третьяковской галерее. Я «оживил» «Явление Христа народу», и благодаря этому зритель вовлекается в мир, созданный сто пятьдесят лет назад Александром Ивановым.

У вас огромное количество идей. Бывает такое, что вы выгораете, хотите все бросить?

Когда есть обязательства перед партнерами, ты просто не имеешь права на такие мысли. Тут деваться некуда.

Откуда вы берете вдохновение?

Все вдохновляет. Идеи возникают внезапно. Бывает, что-то не идет, а потом – раз! – и пришло, за что-то зацепился, что-то придумал. У меня же всегда много работы, проектов, которые идут параллельно. Вот сейчас: книга, опера, балет, музыка, шоу и еще огромное количество планов. Да и, в конце концов, люди вдохновляют.