Владимир и Никита Пресняковы: «Рок-н-ролльная душа молодит тело»

И часто вы вот так, вдвоем, импровизируете на гитарах?

Никита: Это бывает у Лёни Агутина на даче.

Владимир: И у меня дома тоже.

Н.: Ну дома, как правило, или Тёма (младший сын Владимира. — Прим. ОК!) спит, или соседи высказывают недовольство.

Никита, в музыке ты не идешь по проторенной дорожке, у тебя свой путь. С чего всё началось?

Н.: Началось с того, что еще в детстве, лет в десять, мне понравился барабанщик Дейв Векл — я услышал его в машине у водителя бабушки Лены. Это был джаз-рок, и я просто кайфанул от всех этих партий: барабаны, басы, ритм. Мне понравились гитарные риффы. Помимо этого, меня интересовали рэп, хип-хоп — Эминем, Децл и так далее. Потом началась другая волна, когда совместили рэп и тяжелую музыку. Это сделали Limp Bizkit, Linkin Park. У меня все друзья это слушали, вся скейтерская тусовка. А потом я всё больше «утяжелялся»: слушал deathcore, metalcore, post-hardcore.

Володя, а ты одобрил такое увлечение или смотрел на сына с подозрением?

В.: Мне было приятно, что Никита начал с джаз-рока и с джазовой школы, потому что джаз — это очень обширная история, от нее дороги ведут в любую сторону.

Н.: У нас есть группа «Слот», единственная в России, которая играет фирменную тяжелую музыку. Ребята вырвались вперед и стабильно живут и играют. Я несколько месяцев назад ходил на их концерт и обалдел: как на русском языке можно делать качественный альтернативный рок?! Нуки, вокалистка «Слота», окончила джазовую школу. Рок-вокалы, экстрим-вокалы — везде базовой школой является джаз...

Это как раз подтверждает справедливость слов Володи.

В.: Мне кажется, джаз — это не только музыка, но и состояние души. Человек, который умеет слушать джаз, разносторонен.

Н.: Вообще хорошую музыку надо уметь слушать, а в последнее время многие разучились это делать. Вот я езжу на такси и слушаю то, что звучит в машине. Водители крутят ручку радио, и если играет какая-то фирменная музыка, то сразу переключают: «Ну на фиг». Им интересна музыка, в которую не надо вслушиваться: мелодия в одно ухо входит, в другое выходит. А ведь музыка была создана для того, чтобы человека развивать, чтобы человек рос на ней, открывал для себя что-то новое.

Ты, Никита, говоришь важные вещи. о вот пример твоего отца: с одной стороны, попса, а с другой — это не два притопа, три прихлопа.

Н.: Тот, кто никогда не был на концерте папы, действительно считает: «А, это попса». У нас нужно обязательно попасть на радио, а для этого нужен какой-то попсовый хит. А папа на концертах исполняет самые разные песни, очень многие в альтернативных жанрах, в основном фанк-рок.

А тебе, Володя, не обидно, что массовая аудитория тебя любит в основном за «Стюардессу по имени Жанна»?

В.: Нет, не обидно. Просто я считаю, что те люди, которые хотят услышать что-то другое, они обязательно это услышат. А для меня главное, что зрители ходят ко мне на концерт не просто так, они все-таки разбираются в музыке, и это мое большое счастье.

Н.: А помнишь, как ты «утяжелился» с «Малерией»? Мне было тринадцать лет, я так кайфанул на концерте отца в Кремлёвском дворце! Он выступал вместе с группой «Малерия» — в качестве эксперимента. И там был бас-гитарист в цилиндре и шляпе, похожий на Курта Кобейна, он играл на басухе. Играл очень интересно, всё на роке. И первые три-четыре песни они прям дали жару! Люди даже стали от неожиданности уши затыкать.

В.: «Стюардесса», кстати, на том концерте превратилась в панк-композицию. А как тебе, Володя, музыка сына? Она ведь по своей сути альтернативная.

В.: Я ее принимаю и горжусь.

Гордишься чем?

В.: Тем, что она сложная для восприятия. Тем, что она не имеет аналогов.

Н.: Она не очень сложная для восприятия, мы соблюдаем все рамки. Есть просто гениальные группы, например Periphery. Там форму песни не поймешь: где припев, где куплет — там этого просто нет. Вся песня — чистая математика. Но чтобы это сыграть, нужно быть максимально профессиональным музыкантом.

Никита, вот ты говоришь о том, какое удовольствие получаешь на концертах отца. Хотя у тебя другие пристрастия. А ты можешь сказать, что музыка отца была для тебя профессиональной школой тоже?

Н.: Я не учился на музыке отца, но я всегда эту музыку ценил и, даже когда в Америке учился в университете, давал ее слушать ребятам. Это всё сделано качественно, с душой. Есть музыка-клоунада, которая как аттракцион — покатать людей на горочке. Спел, поплясал — похлопали в ладоши, потом рассказали своим подружкам, как сходили и похлопали в ладошки, и всё. А есть музыка, которая тебя действительно учит, развивает, ты вслушиваешься в нее, она в тебе что-то пробуждает — какие-то мысли, идеи.

В.: Это здорово, что Никита так говорит.

По поводу тебя?

В.: Нет, вообще по поводу музыки, потому что я уже стал забывать про это.

Про что именно?

В.: Про нюансы музыки, про то, что она может заставить компанию не просто веселиться, а задуматься.

А почему ты про это забываешь?

В.: Ну, представляешь, Вадик, сколько всего мне довелось прожить, понять. Ну а что для тебя значит музыка сегодня?

В.: Это жизнь, любовь.

Лучше и не скажешь. Никита, ты уехал в Америку после школы. Чего хотел добиться?

Н.: Я учился в Нью-Йорке режиссуре. Хотел заниматься съемкой и до сих пор занимаюсь. Постоянно снимаю и монтирую клипы и получаю от этого удовольствие. Например, снял несколько клипов группе «Пицца». А музыка «стартанула» после предложения сниматься на Украине в программе «Шоумастгоуон» — это шоу перевоплощений, которое изначально появилось в Англии. Мне понравилось, и я понял, что такое занятие не стоит забрасывать. А после программы «Точь-в-точь», где я участвовал, у меня сформировалась своя группа MULTIVERSE.

В общем, к собственному музыкальному творчеству тебя подтолкнули обстоятельства.

Н.: Ну да. Поначалу я думал: «Всё ужасно, у меня ничего не получается». Но папа знает: я всё время так говорю, а потом беру и делаю.

У вас похожие характеры?

В.: Нет, мы разные. Потому что Никита — Телец, он по любому поводу будет париться. Я родился в год Обезьяны. Она подумает сто раз: «Давай-ка не напрямую пойдем, а обойдем препятствие». Слава богу, у меня есть такая способность — скашивать прямые углы, не опираться на острые. Это то, чему я, к сожалению, не могу научить Никитона: он по своей природе прямолинейный. Конечно, я немало ошибок совершил, в музыке в том числе. Как, например, можно было так испохабить песню «В небеса птица летела», которая записана ужасно?! А сейчас она поется совсем по-другому на концертах.

Кто-то мог в начале пути подсказать тебе какие-то важные вещи, правильно направить?

В.: Конечно, мой отец. Я прислушивался к нему. Он мало говорил, но делал очень точные замечания. А я тогда думал, что всё в жизни офигенно просто. Я рад, что попадал на ошибки, потому что это огромный опыт. И у Никитона такая же история. Я уверен, что он на себя посмотрит через какое-то время и подумает: «Мама дорогая, зачем я так делал?» Мне кажется, Никита уже достаточно самокритичен.

Н.: Мы всегда совершаем ошибки. Я каждый день сижу и виню себя за что-то. Вот мы сейчас смеемся с друзьями, когда вспоминаем, как пели в караоке, а это большой этап в нашей жизни.

Когда это было?

Н.: В школьные годы, начиная с седьмого класса. Мы снимали комнатку, фиговую, в дешевом караоке на Таганке. Это было прикольно, как такая музыкальная база.

Но ведь в караоке попсовый репертуар.

Н.: Почему? Там есть всё. Есть английские песни, есть все нужные песни. И когда-то песня Bohemian Rhapsody для нас была недосягаемой, мы ее пели в конце, когда уже распоемся, и то недотягивали ноты.

В.: А ты фанат Queen?

Н.: Ну как, не просто фанат. Я с большим уважением отношусь к тому, что Фредди Меркьюри сделал. Настолько всё грамотно — идеальная гармония. Это отдельный стиль в музыке. Песни Queen какие-то необъятные. А в итоге мы сейчас распеваемся их песнями, это дается легко, так как мы уже давно «прокачали» себя этой музыкой и благодаря ей вышли на новый уровень.

Караоке-шоу продолжается.

Н.: Конечно.

В.: Видишь, Никитон, как мы одинаково щиплем бородки?

Н.: Это от Петровича.

В.: Нет, у него другое: он много моргает. (Улыбается.)

Но бородки — это у вас семейное. Никита, вот ты четыре года провел в Америке. Эта жизнь тебя изменила психологически?

Н.: Изменила в лучшую сторону. Можно сказать, там я внутренне раскрылся. В Штатах все открыты. Даже если улыбка фальшивая, тебе это не портит настроение. Ты можешь подойти к человеку, потрясти его и сказать: «Привет». Он тебе улыбнется, скажет: «Хай, чувак» — и пойдет дальше. В Нью-Йорке каждый день начинался с того, что я шел в Центральный парк, где люди тренируются в паркуре, и бегал с ними, прыгал, лазал по скалам. А вечерами мы с друзьями шли в караоке или катались на скейте. Вернувшись в Москву, я больше замкнулся: мне не хочется куда-то ходить, гулять. Я больше сосредоточился на музыке.

В.: Я слушаю тебя, Никитон, и понимаю, как меняется менталитет. В свое время я год провел в Америке и чуть с ума не сошел — настолько мне там было плохо. Ты говоришь про улыбки... А у меня другой пример: когда я улыбнулся девушке, которая ехала в соседней машине, она сообщила в полицию. Меня тут же догнала полицейская машина, и начались разборки. Я вырос на русских борщах и русских традициях. Но с другой стороны, я помню, как в Москве, в восемнадцать лет, когда я был безумно популярным, меня так охаяла тетенька на бензоколонке, что хотелось немедленно уехать за границу и не видеть такого хамства. Потом, правда, я проделал большой путь, много где пожил и понял, что мое место здесь. Удивительное дело, но в твоих устах, Володя, патетичные слова звучат совсем без пафоса. Это потому, что ты по сути своей очень искренний человек. И в этом, мне кажется, вы с сыном похожи.

В.: Вообще, Вадик, ты не забывай, что мы люди настроения: сегодня у нас так, а завтра будет по-другому. Сегодня всё прекрасно, а завтра будет еще прекраснее. Я все-таки конченый оптимист. Я всегда буду смотреть на жизнь со стороны оптимизма, со стороны любви, со стороны всего того, что создает любовь.

Н.: А я только что осознал, что я оптимист по отношению к другим. То есть если у кого-то что-то плохо, то я всегда говорю: «Чувак, да ты что? Да посмотри с другой стороны». Ну а по отношению к себе, можно сказать, всё воспринимаю как реалист. Я смотрю на факты и дальше усугубляю обстоятельства.

В.: Знаешь, Никитон, я переживаю, что у меня не было времени уделять тебе много внимания в детстве.

Ты этот вакуум чувствовал, Никита?

Н.: Нет, мы же часто виделись. Отец нормально меня воспитывал.

В.: Для меня сын всегда был приоритетом. Я нуждался в нем, мне было плохо, когда я его долго не видел. К сожалению, мы рано расстались с Кристиной. Конечно, я хотел, чтобы у Никиты была полноценная семья, как сейчас у моего младшего Тёмки. Но такова жизнь.

Н.: На самом деле мегаположительные эмоции в детстве были связаны с папой. Мы, например, на все зимние каникулы уезжали в горы, катались.

В.: А горку водную помнишь, вертикальную?

Н.: Конечно. В четыре года я дико боялся плавать, и меня долго уговаривали залезть в бассейн. А я всё: «Нет, нет». Помню, отец сидит с Александром Маршалом в джакузи. Я стою, закрываю глаза, чтобы ни в коем случае вода не попала, затыкаю правой рукой нос и рот, то есть все отверстия закрыты, только уши наружу. И я прыгнул. Слышу: «Вау! Ты это сделал, молодец! Красавчик!» Я чувствовал, что победил себя. То же самое было с лыжами в шесть лет, когда мы приехали на какую-то горку.

В.: Да, Никитосик, это был «Волен» (горнолыжная база под Москвой. — Прим. ОК!).

Н.: Это сто процентов не «Волен». Мы еще заезжали вначале перед горкой к кому-то домой, на дачу большую. Там надевали лыжи и потом на горку поднимались.

В.: Ты всё перепутал. Послушайте, «Волен» — не «Волен» — сейчас это не так важно. Володя, тебе скоро исполнится пятьдесят...

В.: Со мной совсем недавно произошла странная штука: я вдруг понял, что меня стали звать по имени-отчеству. Я всё думал: «Вован, Вован»...

Это единственный звоночек?

В.: Нет. Пропала история абсолютно тупейшего подвергания себя какой-то хрени, опасности. Как мы раньше с Федей Бондарчуком бегали по тающему льду — весь этот экстрим, который не ведет ни к чему хорошему. Я знаю, что ответственен за Никитку, за мою жену, за Тёму, за папу, маму, за семью Наташи. Даже, если хочешь, за Алёну, девушку Никиты, я чувствую ответственность какую-то. Я дорожу любым выбором Никитона, а Алёна мне очень нравится.

А как ты, Никита, представил отцу свою любимую девушку?

Н.: У нас было неофициальное знакомство. Звонит папа: «Мы сегодня идем к Лёньке на тусовку. Может, заскочишь?» — «А я вот с Алёнкой». — «Ну так заскакивай с Алёнкой». — «О, привет, это Алёна». И всё.

Наверное, иначе и быть не могло. Твой папа по мироощущению очень динамичный человек. И его родители, кстати, тоже.

Н.: Это правда. Наверное, рок-н-ролльная душа молодит тело. Дедушка до сих пор в футбол играет. А в школе я хвастался, что бабушка Лена брейк-данс танцует.

Ну, у тебя вся родня сплошной рок-н-ролл!

Н.: А посмотрите на Джареда Лето и Стивена Тайлера. Сколько Стивену Тайлеру? Почти семьдесят. А на недавних фотках он выглядит не старше сорока пяти. Джаред Лето вообще выглядит так, как будто ему тридцатник.

В.: Дело в том, как ты воспринимаешь всё вокруг. Кайф жизни, кайф любви — это главное.

И еще, конечно, возможность заниматься любимым делом. В этом смысле мне очень нравится позиция Никиты, который медленно, но верно идет к своей цели.

Н.: У нашей группы MULTIVERSE уже есть своя аудитория. Она стабильная, хорошая. Я отлично понимаю: либо музыка, либо деньги. Мы выбираем музыку. Но у нас группа, шесть человек. Нам надо как-то выживать. Мы сейчас начинаем как-то бороться, искать лазейки.

В.: Никитону досталась эта «шапка», в которой надо бороться и доказывать, что он не чей-то сын или внук, а сам по себе личность. И я думаю, что у него всё получится.

Н.: Ну что сказать? Приходите, Вадим, на наш концерт.

Теперь точно приду.

Стиль: Екатерина Трошко

Макияж и прически: Дарина Горобец