Данила Поляков

Но ни один проект не может на него рассчитывать, если Данила ПОТЕРЯЛ ИНТЕРЕС. он уйдет не оглянувшись, какие бы деньги при этом ни терял
С enfant terrible московской богемы мы встретились в старой, колоритно запущенной квартире, которую он снимает в самом центре Москвы. 

Данила, вот что мне бросилось в глаза: вы живете, как и положено богеме, в старой обшарпанной квартире, но у вас идеальный порядок — всё разложено по полочкам, тарелки в стопочках, каждую вещь, которой вы воспользовались, кладете туда, где взяли. Откуда такое стремление к порядку?
Это маниакально-депрессивный педантизм. В данный момент жизни я пытаюсь всё систематизировать и структурировать свой психологический комфорт. Это доставляет мне удовольствие, делает меня более спокойным. Я люблю, когда чисто. Если я прихожу к кому-то в гости и вижу адский бардак, конечно, я не делаю о человеке негативного вывода. Но в пространстве, в котором живу я, в котором отдыхаю, собираюсь с мыслями, мне важно, чтобы всё было на своих местах.

Вас родители приучили к порядку?
Не уверен. Конечно, родители учили нас, детей, собирать игрушки. Мама на нас кричала и разными способами пыталась заставить их убирать, а мы не слушались. Иногда она говорила: если вы сейчас не соберете игрушки, я их выкину, а мы всё равно не собирали...

Не верили, что она их выкинет?
Все-таки несколько раз она их выкидывала. Позже, когда мы выросли и вспоминали это, мама рассказывала, как ей тогда было обидно, ведь игрушки купили недавно, и они были такие классные! Мама была педагогом, сама покупала нужные игрушки, любила все эти вещи, но выкидывала — в воспитательных целях.

А кем был ваш отец?
Папа был художником. Он занимался и чеканкой, и декораторством, и живописью — был и портретистом, и маринистом, писал практически во всех техниках. Одно время он работал главным художником парка Горького. А потом много ездил по России, оформлял всякие дворцы культуры и так далее.

У вас было строгое воспитание? Были какие-то обязанности, кроме как учиться и свои вещи убирать?
Я не знаю, не могу сказать, строго это было или нестрого. Ну понятно, дети есть дети. Они веселятся, резвятся. На самом деле сложно об этом говорить, я не очень хорошо это помню, надо задуматься… Нам ничего не запрещали, но мы должны были сами за себя отвечать.

Родители вас наказывали?
Любые дети достают и проверяют, до какой степени можно родителя довести. Нас было пятеро — четыре брата и сестра. Понятно, что у родителей был сильный иммунитет. Я был младшим, у родителей еще до меня была стопроцентная выдержка. Вывести их из себя, довести до критической ситуации... Хотя помню, что один раз вывел маму. Я мешал сестре заниматься на скрипке, ну вот прямо пакостил — бегал вокруг, доставал. И мама меня специально сильно напугала — сказала, что отлупит смычком. Но я не помню, отлупила она или нет. Вроде нет, не отлупила. 

Вы росли в многодетной семье, родители в трудах, все как у всех. А выросли совсем не таким, как все.
Я убежден в том, что я не уникален, что мой образ жизни не уникален.

Но большинство-то идет по другому пути...
Вы спрашиваете, почему я не пошел в институт и так далее? Мне неинтересно учиться.

И в школе неинтересно было?
Нет. Мне было интересно обществознание, и всё. А еще нравилось ходить в бассейн. Я не люблю запоминать факты. Читать я вообще никогда не любил, мне неинтересен фантазийный мир, когда ты читаешь и у тебя возникают все эти ассоциации. Меня это не заряжает никакой энергией. 

В школе у вас были друзья? В хоккей играли, например?
В школе я занимался фехтованием и тогда же начал танцевать. В хоккей не играл. Я помню одну смешную ситуацию перед Новым годом. Мы все делали друг другу подарки. Недели за две до Нового года выставляли большие мешки, все туда складывали подарки, подписывали их. К Новому году мешки были набиты. Однажды, помню, мне закрыли глаза или отвлекли меня, но я просек, что несут большой подарок, который не помещается в мешке. Это отец пронес хоккейную клюшку. Помню, что потом мы пошли с ним играть в хоккей, мне дали эту клюшку. Но мне было неинтересно. Мне вообще неинтересен мужской образ жизни. Тогда, помню, отец расстроился чуть-чуть. 

А чем вы занимались с друзьями, если не играли в хоккей?
Как-то мы по-другому развлекались: были качели, были какие-то путешествия в лес — лазили, что-то конструировали. Не войнушки, а скорее какие-то исследовательские занятия — сделать палку с когтями, чтобы забираться по отвесной стене, какие-то другие приспособления. В детстве мне нравилось ходить и что-то собирать — вот такие игры.

Вы в школе одевались и стриглись как все? Или уже не как все?
Нет, не как все. У меня же была старшая сестра, которая училась на парикмахера. И для нее, понятно, я был подопытной куклой. Это накладывало отпечаток на мой внешний вид. Я вспоминаю, например: они с подругой красят друг другу волосы. «А давай тебе тоже сделаем чубчик?» — «Ну давайте». Вот эти два момента — тюнинг и самовыражение — по-настоящему были интересны.

А чем вам интересен тюнинг? Обычно мальчиков это не волнует.
Мне интересно модифицировать себя. Может быть, это какое-то вранье, сокрытие чего-то. Может быть, хочется, чтобы о тебе больше заботились. Ну как молодой человек выглядит, когда у него нет девушки? Ему, грубо говоря, наплевать на то, как он выглядит. А когда появляется девушка — для нее же важно, как выглядит ее молодой человек, — она начинает за ним ухаживать. И мужчины преображаются. 

И вы ходили в школу с выкрашенным чубчиком? А что учителя?
Да ничего. У нас некоторые и более ярко самовыражались. Красили волосы в белый, в красный. Это классно, когда подросток может самовыражаться — прокалывать себе брови, губы, нос, красить волосы. Детей, мне кажется, нельзя ограничивать в возможности самовыражения. Надо учить отличаться.

А зачем обязательно отличаться?
Для того чтобы жизнь была более интересной. Я не верю, что в счастье все одинаковые, что все живут только духовным ростом, это какое-то рабство. Рабство и ужасный режим. Мне кажется, нужно как можно ярче выглядеть.

Меня поражает ваша абсолютная вежливость, меня удивляет, что можно внешне выглядеть шокирующе и при этом так соблюдать политес.
Это же тоже имитация. Я пытаюсь произвести впечатление, не ленюсь делать что-то правильное. Я на самом деле благодарен родителям за то, что они меня так воспитывали.

А что после школы? Родители хотели, чтобы вы учились дальше?
Они предлагали варианты, но считали, что ребенок должен сам решать куда ему идти. Было бы круто стать ландшафтным дизайнером, но это стоило очень дорого. Я хотел стать журналистом, окончил подготовительные курсы, но были проблемы с поступлением, а мне нужна была отсрочка от армии, и я пошел в Университет Натальи Нестеровой на рекламу. Но скоро его бросил. Я уже тогда был профессиональной моделью и параллельно танцевал в балете у DJ Грува, потом в составе группы Demo, а потом в танцевальной группе у Валерии.

Кто вас привел на подиум?
Как-то ко мне подошла дизайнер — знакомая, которая заканчивала текстильную академию, и предложила участвовать в показе ее выпускной коллекции, а потом в конкурсе молодых дизайнеров Smirnoff Fashion Awards. Мы показывали коллекцию одежды из красной искусственной замши и чешуи. На этом конкурсе меня заметила Галя Смирнская, стилист, и предложила сняться в fashion-истории для журнала «Птюч». Потом были еще какие-то съемки. В период затишья — и танцевального, и вообще эмоционального — я пошел в модельное агентство President. Я хотел работать за границей, хотел поехать в Париж. В каком году взорвали башни-близнецы? В 2001-м? Короче, мою поездку обломал момент башен-близнецов.

Почему?
Вообще-то, в моделей-мужчин деньги никогда не вкладывались, брали только суперуникальных, у которых реально был свой творческий образ. Модельное агентство Next, куда я собирался ехать, хотело меня взять, но у них в Нью-Йорке погибли девушки и им было не до этого. А потом в агентстве President сменился директор, новый директор отправил мою фотографию в лондонское агентство Storm, и они меня взяли. Так началась моя профессиональная модельная карьера за границей.

Как вы думаете, почему вас взяли?
Я думаю, понравился мой образ. Я же его формировал как-то. Знания законов рекламы, которые я получил во время учебы, мне тоже помогли. Я понимал, что самопиар — это важно. И при этом я еще любил свою работу, мне интересно было работать с трансформацией внешности. Маша Железнякова (сегодня директор по развитию бренда Arsenicum. — Прим. ОК!), с которой мы вместе танцевали в Demo, покупала все fashion-журналы — Elle, Vogue, L’Officiel. Она их изучала, и я их изучал, когда приходил к ней делать прически. Ты листаешь эти журналы, видишь разные образы. Тебе начинает нравиться, ты видишь: вот это круто, это интересно, а это не очень. Понимаешь, что ты можешь просто краской разных оттенков из маленьких баночек изменить себя полностью, кардинально. С помощью причесок ты можешь создать себе абсолютно любую внешность. А следовательно, тебя будут воспринимать по-другому. Ты можешь превратиться в человека, который тебя восхищает, ты можешь выглядеть как он.

Карьера шла в гору?
Я ушел из модельного бизнеса, перестал активно им заниматься в тот момент, когда меня полюбили практически все профессионалы этой индустрии. У меня жизнь так развернулась, что я не мог продолжать ездить за границу. Плюс у меня появилось непонимание среды, в которой я был, фатальное непонимание того, что вообще происходит вокруг меня.

А сейчас вы чем занимаетесь?
Сейчас я занимаюсь своим проектом, хочу сделать коллекцию одежды. Но это не совсем одежда. Это деталь интерьера — и не совсем деталь интерьера. Это некий перформанс, который ты можешь надеть на себя.

И пойти на улицу?
И пойти на улицу.

А когда вы в таком виде выходите из дома, не боитесь, что вас, например, в метро побьют?
Боюсь, конечно, ну и что? Мне кажется, стыдно будет не выйти, когда я понимаю, что это выглядит красиво и круто. Меня это вдохновляет. И я понимаю, что я должен выйти на улицу, пусть даже это и будет мой последний выход.

А бывало, что вас били за экзотический внешний вид?
За накрашенные ногти били.

Но вы отбивались?
Нет. Я считаю, пусть меня побьют, пусть меня убьют, пусть стану инвалидом — я найду выход, способ не остаться незамеченным. Я хочу привлечь внимание к тому, что человек может выглядеть так, как хочет. Что отличия и самовыражение — это приятные оттенки радостей жизни. Что можно найти людей, которые думают так же. Человек, который выглядит гипертрофированно эффектно, меня радует. А если меня этот человек радует, значит, и я радую кого-то. Мне кажется, я нормальный человек.

Пока вы молоды, красивы, хорошо выглядите, можно позволить себе экстравагантность. А с возрастом...

Это какой-то в головах общественный тормоз, это какая-то мнимая эстетика, культ молодости. Когда ты в молодости сам осуждаешь такой эффект, говоришь «нет, старое тело неэстетично», тогда ты стареешь и становишься несчастным человеком, который хочет самовыражаться, но не может себе этого позволить.

Вы планируете сделать что-нибудь из общепринятого? Например, завести семью, детей?
Конечно. Если общественная ситуация сложится так, что я смогу себе это позволить, то да.

Правда, что вас пригласили участвовать в проекте «Танцы со звездами» на телеканале «Россия-1»?
Да, я сейчас занимаюсь бальными танцами на проекте «Танцы со звездами». Учу самбу. И конечно, очень смешно наблюдать за собой. Как ты принимаешь неестественные для себя позы, как ты разучиваешь неестественные шаги. Ну, может, в каких-то ситуациях они естественные, но систематически делать раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-восемь... как-то там ногами туда-сюда повторять — это, конечно, для головы смешно. Но мы выучили половину, и уже получается. Мне сказали, что это самый сложный из бальных танцев. Но иногда я сам над собой ржу и думаю: господи, это очень смешно!

Вы снимались в кино, в фильме «Энтропия», вместе с Ксенией Собчак, Валерией Гай-Германикой... Вас взяли потому, что вы тоже известная персона?
Там был художником-постановщиком и кастинг-директором Андрей Бартенев. Он позвал меня на пробы, я понравился, и меня взяли. 

Ну и как вам?
Смешно. Еще раз убедился в том, что я не могу запоминать чужие мысли. Могу только свою болтовню говорить. Я текст заучиваю, но включается камера, и я не могу его произнести.

А как вы видите свою дальнейшую судьбу, карьеру?
Не вижу никак.

Вам же тридцать лет уже!
Тридцать лет, ну и что?

Неужели не хочется иметь стабильность?
Стабильность... Знаете, в голове такой момент... Понятно, что хочется. Мозг, типа, говорит: у тебя должно быть место, где ты будешь в безопасности ночевать и не думать о еде. Потому что мы всё равно все должны есть и спать, чтобы иммунитет не садился. Но другая сторона этого рассуждения: раз ты хочешь жить по-другому, может, ты просто боишься жить на улице? Если моя жизнь превратится в штамп, как у всех, я не против. Но я не хочу сам идти к этому. Это не моя мечта, я не хочу как у всех.