Григорий Сиятвинда: об отце, любимой женщине и роли в новом сериале «Отель «Элеон»

Мы договорились с Григорием встретиться в кафе-кондитерской неподалеку от того места, где проходила съемка. Во время интервью актер признался, что в детстве ему нельзя было есть сладкое, он с этим смирился и до сих пор не страдает без сахара и шоколада. Для актера театра «Сатирикон», в котором Григорий Сиятвинда работает больше двадцати лет, быть в форме — профессиональная необходимость. А в профессионализме заслуженному артисту России и лауреату нескольких престижных премий не откажешь. Он открыт, ироничен и без обид реагирует на мои не всегда политкорректные вопросы.

Текст: Юлия Сонина

Тебя, как и всех детей в СССР, тоже воспитывали на установках «деньги в жизни не главное», «внешность неважна», «книга — лучший подарок»?

А как же? И мне эти штампы как раз нравились в первой половине моей жизни. А потом оказалось, что деньги имеют гораздо большее значение, чем хотелось бы всем нам. Это было разрушительное для меня знание. А что касается моей внешности, то ко второй половине своей жизни я пришел к выводу: то, что я отличаюсь, — это все-таки плюс.

В нашей работе хорошо быть заметным. Но то, что внешность в наше время имеет значение даже для мужчин, — тоже из разрушительных открытий. Это значит, что мир катится куда-то не туда.

Не так давно ты сделал еще одно открытие — нашел родню в Лондоне.

Один родственник в Лондоне. Остальные — кто в Европе, кто в Африке.

С чего вдруг взрослый, не обделенный любовью близких человек начинает искать родственников за границей?

Из любопытства. Я знал, что у моего отца родился сын почти сразу после меня. Конечно, обратиться в программу «Жди меня» было бы эффективней. Но я просто завел аккаунт в Facebook, начал там общаться, и постепенно родственники стали появляться. Нас — братьев и сестер по отцу, но с разными мамами, — девять человек.

Почувствовал себя членом клана Маклаудов?

Я бы сказал, Гэндальфом. Потому что нас девять и я старший. Но по сути для меня ничего не изменилось. Я взрослый человек и понимаю, что родственные связи придуманы нами. В принципе, мы все изначально родственники, и никакого зова крови нет. А какой мог бы получиться сценарий!

Может, хотя бы мемуары напишешь?

Может быть, до этого дойдет когда-нибудь. Но вот ты задала вопрос, и я пытаюсь на него самому себе ответить — для чего эти поиски? Я же ведь отца толком не знал. Только по рассказам мамы. А тут нашлись люди, которые тоже проводили с ним время. Мне было интересно.

Узнал что-то важное?

В процессе общения выяснилось, что весь этот сонм детей, с большинством из которых он, как я понимаю, почти не жил, его обожает. Ни у кого нет на него обид. Я подумал: «Это здорово!» По крайней мере, мой папа не тащит за собой кармический груз, который нам, его детям, пришлось бы расхлебывать.

Ну разве что в том смысле, что, в отличие от папы, ты не женился до тридцати семи лет.

Я искал свою единственную. А потом понял, что это не случайно. Я и не мог встретить ее раньше, а если бы и встретил, она бы меня не узнала в том безголовом идиоте, каким я был. Как только удается быть по-настоящему внимательным к любимой женщине, понимаешь, что обрел в ней вселенную, и тебе нет дела до мира, который ты собирался завоевывать.

А жаль. Для завоевания мира актерская профессия подходит как нельзя лучше.

Актерская профессия моделирует существование в обычной жизни. Пытаюсь, как насекомое, смотреть вокруг не двумя, а многими глазами. Или глазами многих людей.

Кажется, когда я родился и начал себя осознавать, я был в таком шоке, что захотел разложить этот мир по полочкам. А он ни в какую по полочкам не раскладывается, если смотреть на него одной парой глаз.

К разговору о Лондоне: тебе не тесно на русской сцене?

Когда я поступал в Щукинское училище на курс Аллы Александровны Казанской, были споры на самом высоком уровне, есть ли мне место в русском театре. А когда отучился и мы стали показываться в разные театры, вопросов уже не возникало, насколько я понимаю. Хотя, кроме «Сатирикона», куда меня сразу позвали, больше-то никто не приглашал. Если бы не Константин Аркадьевич Райкин, не знаю, что бы было. И в кино в моем случае нужен человек такой же широты мышления, как Райкин в театре. Нужен прецедент.

Но ты же снимаешься. Вот сейчас выходит первый сезон «Отеля «Элеон», в котором ты играешь Михаила Джековича.

О чем я и говорю. Относительно большинства моих героев в кино всё равно каким-то образом оговаривается, почему этот человек чернокожий. Этот факт как-то обязательно надо обыграть, как будто зритель сам не видит. И обязательно вставить шутку про Отелло.

Шутка про Отелло — тонкий английский юмор. У тебя на экране бывают куда менее политкорректные прозвища.

Расистские и «туалетные» шутки — это нижний уровень юмора. Чем он грубее, тем лучше продается комедия. Видимо, так считает большинство продюсеров. Поэтому мы имеем то, что мы имеем.

А в Америке — разве там не эксплуатируют низшие формы юмора?

Да, но в Америке понимают: если ты опустишься до этого уровня, ты заработаешь денег, но прямо сейчас и не очень много. А если ты будешь другими вещами заниматься, ты заработаешь гораздо больше, но лет через десять. Вот у нас на «лет через десять» никто не готов.

Значит, не случайно наши актеры едут в Голливуд. Юрий Колокольников, Данила Козловский... Как по-твоему, есть у них там шанс?

Шанс на что? Каждый фильм — отдельная история. Ты снялся в российском фильме. Он вышел. Всё. Потом ты снялся в Голливуде. Сыграл в каком-то фильме эпизодическую роль, хорошо сыграл. Но это не значит, что теперь ты должен стать Томом Хэнксом, не меньше, а иначе этот шаг был бессмысленным.

Вот в «Терминале» у Валерия Николаева прямо ролища, и он великолепно ее играет. Они с Томом Хэнксом там абсолютно на одном уровне. А теперь злобные люди шепчутся: «И что? И где теперь ваш Николаев?» В том смысле, что он не играет в фильме «Миссия невыполнима 12» вместо Тома Круза.

Но мы все прекрасно понимаем, что там на ближайшее время всё хорошо с Томами Хэнксами и Крузами. Они подрастают, сменяют друг друга, и вряд ли кому-то из нас там есть место. Может, и есть, но зачем этим заморачиваться?

Просто ты относишься к жизни как к приключению, а многие видят в ней подъем по карьерной лестнице.

Мне кажется, надо избавиться от этого штампа раз и навсегда, и ты будешь в восемьдесят восемь раз счастливее. Сможешь идти куда тебе интересно, а по дороге сто раз утонуть в болоте, заблудиться в лесу, залезть, вылезти, но, главное, делать то, что тебе нравится. Зачем строить свою жизнь по идеальному сценарию для идеального человека?

Предлагаешь ориентироваться на Микки Рурка?

Это один из самых восхитительных людей в мире. Думаю, он один из тех, кто займет «место по правую руку».

Ты в «Кухне» говоришь по-французски, это родной язык твоего отца?

В Замбии государственный язык английский. И в детстве (с двух до пяти) я владел им в совершенстве. Потом мы вернулись в Россию, и я за месяц его забыл. Когда пришел записываться в школу с углубленным изучением английского языка, помнил по-английски только счет от одного до десяти, клянусь. Французский — это уже в училище. Мне очень понравилось звучание, но единственное, чему я научился за год, — имитировать произношение. Могу выучить текст, не понимая ни слова, но это будет звучать как «фганцузский язык».

Французский язык, балетный класс, манеры, кринолины — тебе этот «букет гарни» не кажется старомодным?

Сейчас — наверное. Но когда я только поступил в театральный, у меня было ощущение, что я из своей Тюмени и индустриального института, в котором я до этого учился, попал в императорскую академию.

Вождение автомобиля входило в программу?

Зачем нам? Это только на сцену Театра Российской армии есть шанс выехать на автомобиле или на лошади.

Откуда ты знаешь?

Когда меня уже взяли в «Сатирикон», я помогал ребятам с курса показываться в другие театры. Помню, уходя из Театра Российской армии, мы заблудились — он огромный. Входим через какую-то дверь в ангар, где потолка не видно. Ощущение, что там уже птицы и облака. Под ногами дощатый пол, за горизонт уходящий. И только где-то далеко впереди маленькие креслица — зрительный зал, как мы потом уже поняли. Вот где права бы пригодились. А у нас всё по школе: танец, сцендвижение, фехтование. Фехтование особенно нравилось.

Так нравилось, что ты стал чемпионом по сценическому фехтованию от Казахстана? Это вообще спортивная или театральная дисциплина?

Мало кто знает про существование такого вида спорта. Сценическое фехтование — это, грубо говоря, художественная имитация боя. В номере, который мы подготовили для чемпионата, Яна Аршавская играла Любовь, а я — Смерть. Так получилось, что от России всё уже было схвачено. У нас появилась возможность поехать от Казахстана, и мы ею воспользовались.

Григорий, тебе на тот момент было сорок.

Дело в том, что в юности всё время хочется двигаться — прыгать, бегать, танцевать, фехтовать. А когда становишься старше, понимаешь, что уже не очень хочется это всё делать. Но надо. Иначе очертания тела начинают меняться, крупный план перестает входить в камеру. Но ходить в спортзал скучновато.

Многие актеры любят играть в футбол...

Это лучше. Но вот я поиграл в футбол и получил травму, несовместимую с дальнейшей игрой в футбол. А сценическое фехтование помогает поддерживать форму, но при этом ты еще делаешь что-то интересное, осознанное.

Продолжаешь?

Нет. Мы получили золотую медаль, и я на этом успокоился. Честное слово, больше с 2012 года я ни разу шпагу в руки не взял. Думаю, это все-таки были амбиции.

Ты амбициозен? Не обижает, когда тебя сравнивают с Константином Райкиным?

Человек сам себя плохо идентифицирует. Когда мне в детстве родители купили магнитофон, первое, что мы сделали, — это, естественно, стали кривляться и записывать себя. Так вот, ни один человек никогда с первого раза не узнает свой голос.

Мы себя со стороны не видим. Поэтому режиссер не может взять меня из-за того, что я на него похож. Он этого не знает и берет по каким-то своим причинам.

А потом это уже встречное движение: работая с Константином Аркадьевичем, все мы, артисты театра, становимся похожими на него. Ты замечала, что, когда муж с женой живут какое-то время, они становятся похожи?

И с кем вы больше похожи — с Райкиным, с которым ты больше двадцати лет работаешь, или с женой? С Таней вы вместе десять лет?

Мы похожи по-разному. С Райкиным мы очень похожи. С Таней — безумно похожи. Но между ними нет ничего общего. Эта логика здесь не работает. (Смеется.)