Алексей Воробьёв: «Я боюсь встретить девушку, ради которой захочу остановиться»

Лёша, есть ли вообще что-то, чего ты не умеешь делать?

Да, конечно! Но в той профессиональной нише, где я занят, таких вещей всё меньше и меньше. Но я продолжаю учиться: для того чтобы что-то создавать, мне нужно многое уметь. Это счастье и огромная привилегия — иметь возможность творить без физических посредников между идеей, которая рождается у тебя в голове, и результатом, который увидят или услышат другие. Я овладел всеми профессиями, необходимыми для реализации моих идей, как в музыке, так и в кино. Например, недавно я выпустил новую песню «Сумасшедшая», в ее создании не участвовал больше ни один человек — всё, начиная от первой ноты и заканчивая дизайном и обложкой для iTunes, сделал я сам. Там изображена девушка со стаканом кофе, на котором вместо имени написано «Сумасшедшая», — это и придумал, и снял тоже я. Так же как и клип, своего рода мини-фильм на эту песню.

Знаю, ты даже короткометражку снял в свое время.

Да, «Папа» — мой дебютный фильм, выигравший уже кучу призов на фестивалях. Сценарий я написал за час, в самолете из Санкт-Петербурга в Москву. После этого там даже ни одной строчки не менял, всё так и было снято. Это невероятное чувство, когда ты сидишь в кинотеатре и видишь, как люди смотрят на большом экране то, что существовало раньше только в твоей голове. Это настоящее волшебство.

Неужели ты такой самодостаточный, что не нуждаешься даже ни в чьих советах?

Советы нужны во время учебы. После того как снял «Папу», ни с кем уже не советовался. Я люблю показывать результат и знаю, как его достичь, — в этом я довольно эгоистичен. Не то чтобы я не могу никому довериться… (Задумывается.) Помню, впервые пришел в музыкальную студию, когда еще ничего не умел, только пел и играл на аккордеоне…

Извини, когда это было?

Мне было семнадцать. Если точнее, это происходило девять лет и девять месяцев назад. В августе исполнилось ровно десять лет, как я приехал в Москву. Так вот, я впервые явился в студию и пытался объяснить аранжировщику какие-то звуки, которые были в моей голове: «Вот здесь мне нужно вот так…» И чувствовал себя совершенно беспомощным: ну как ты другому человеку передашь свои ощущения?! После этого я пришел домой, сел за ноутбук, открыл самую простую музыкальную программу GarageBand и начал учиться. У меня же музыкальное образование, я с шести лет занимаюсь, слушаю много классической музыки, у меня в голове сразу звучит, как это должно быть. И нужно было просто понять, как из своей головы эти звуки перенести в компьютер. Теперь мне для создания песни не нужно никому объяснять свою мысль, я всё делаю сам.

А как насчет режиссуры? Разве это не отдельное профессиональное направление?

Как режиссер я снял пока только одно кино, еще сделал несколько курсовых работ для студентов New York Film Academy в Лос-Анджелесе и режиссерскую заявку — претизер к американской картине по моему сценарию. А клипы — это другое, там есть музыка, и это всё упрощает. Но и их я стараюсь снимать как короткое кино — нужно же рассказать историю за три с половиной минуты. Этому я учился только на площадках, посещать курсы мне пока не довелось. И монтажу тоже учился на площадках. Когда снимался в фильме «Сокровища О. К.», то в каждый свой перерыв сидел рядом с монтажером. Дима Чистяков его зовут, потрясный парень, работал еще на «Адмирале». Вот мы сидим, допустим, и он режиссеру кричит: «Нам нужна деталь!» Я такой: деталь, ага, хорошо, а зачем? И он мне объясняет: «Здесь с общего плана переходим на крупный, ее глаза уходят вниз, нам нужно увидеть, как она переставляет стакан. Эта деталь даст нам темп, и мы потом перебивками выходим на средний план». Он мне это объясняет, я говорю: «О’кей, понятно». А самому ни фига, естественно, не понятно. Снимают деталь, я смотрю, что он делает, вижу: раз, два, три — стакан пошел, взгляд вниз, передвигаем стакан, взгляд наверх… В общем, Дима стал моим учителем. Кстати, недавно он мне позвонил и сказал, что последний клип «Френдов», который я снял и смонтировал, он бы сам не сделал лучше: «Всё, я тебе больше не нужен». Для меня это было наивысшей похвалой.

Как актер ты тоже состоялся без высшего образования.

Это не совсем так. Я отучился в Школе-студии МХАТ два первых курса, но подписал контракт и уехал в Лос-Анджелес, где продолжил обучение в двух школах — Иванны Чаббак и Энтони Майндла, и занимаюсь там до сих пор. Но моего главного педагога зовут Данил Лавренов. Когда готовлюсь к ролям, мы сидим по несколько часов, разбираем сценарий, читаем. Он сам из Питера, работает в Театре на Малой Бронной. Со мной он с моих девятнадцати лет, то есть был свидетелем вообще всех моих взлетов и падений, личностных изменений. Во всех смыслах ему доверяю, потому что он мне уже стал близким человеком, другом.

То есть не совсем всё сам — как минимум два наставника в России у тебя всё же есть.

В актерской профессии «всё сам» не бывает, нужна школа. Еще есть Катерина Гечмен-Вальдек, подарившая мне шанс учиться и жить той жизнью, которая сейчас у меня есть. Десять лет назад она поверила в меня. Хотя сама она говорит: «Ты талантлив, ты и так бы всё смог». Да, я был бы кем-то, но не факт, что начал бы, например, сниматься в кино, так и остался бы только музыкантом. Трудно, конечно, представить, что могло бы быть.

Какие проекты у тебя сейчас в приоритете?

Много работаю как композитор, пишу музыку к кино. Только что получил сразу две премии за лучшую музыку к итальянскому фильму «Вставай и бейся». Недавно закончил сниматься в американском триллере The Body Tree. В Америке готовлюсь к выходу сольного альбома. А в Москве завершились съемки проекта «Тайна кумира» для канала «Россия». Драматическая история кумира миллионов, собирательного образа всех советских звезд от Магомаева до Ободзинского. Для меня это была очень интересная работа, так как я написал еще и все песни в стилистике 70-х для своего героя. Параллельно у нас снимается пятый сезон «Деффчонок» на ТНТ. Несмотря на то что рок-звезда Звонарёв, которого я играю, мой полный антипод, сценаристы многое списывают с моей настоящей жизни. В одном из сезонов он уезжал в Америку, потом подался в киноартисты. Более того! Я недавно отснялся в проекте НТВ «Беглецы» с Максимом Авериным. И в сценарий «Деффчонок» в одном эпизоде вписали сцену, в которой к Звонарю приезжает его друг Максим Аверин. Они просто открывают мой личный Instagram, берут оттуда людей и события и придумывают сцены. Это сближает меня с персонажем.

Ты, видно, своего Звонарёва любишь. А некоторые артисты всячески открещиваются от героев или проектов, благодаря которым получили признание.

Ну я-то признанием обязан не ему. (Улыбается.) Это понятно, ведь каждый хочет показать: «Я же не только это могу, у меня еще вот и вот работы, я столько всего делаю!» Если мне вдруг на улице кричат «Воробьёв!», а с другой стороны — «Звонарь!», я абсолютно спокойно реагирую, мне не надо никому ничего доказывать. Это значит, что людям понравился мой персонаж, они ему поверили. (Улыбается.) О, тут была история в магазине. Продавщица мне говорит: «У меня дочь ваша фанатка, можно с вами сфотографироваться?» Я сфотографировался, потом захожу туда же за кефиром (магазин находится около моего дома), а продавщица говорит: «Дочь не поверила, что это вы, потому что у вас татуировки на шее не было». Ну что делать? Я на следующий день после съемок не стал стирать татуировку и пришел снова. Если это принесет маленькому ребенку счастье — не вопрос.

Лёша, а что происходит в твоей «американской» жизни?

Сейчас вышел фильм «Ватиканские записи». Это проект, который вернул меня в профессию. Пробы на роль я делал прямо в больнице, в которой проходил реабилитацию. Мне прислали приглашение на кастинг, я ответил, что могу сделать self tape… Знаешь, что это такое?

Только догадываюсь.

«Себяшка»: ты берешь и снимаешь свои пробы сам. Я сделал это прямо в палате, и меня взяли на роль врача. На тот момент мне эта роль была очень нужна. Я был инсультником, который не понимал, как ему жить дальше...

Помню эту громкую историю — все писали, что ты попал в аварию.

Она везде очень по-разному звучала. Я потом читал: случилась страшная авария… На самом деле она была нестрашная, а вот последствия — да. У меня в момент столкновения произошел обширный правосторонний инсульт. Половину тела парализовало, я не мог ни есть, ни разговаривать. Мне пришлось заново учиться всему, что связано с профессией. Долгие мучительные месяцы. Сейчас я живу на кроворазжижающих препаратах. В общем, меня взяли на роль, и я тогда прямо выдохнул. Потому что до этого думал: а что мне делать дальше? Хорошо, без работы не останусь, потому что умею до фига всего: буду писать музыку для кино, окончу какой-нибудь режиссерский факультет и начну снимать. Неважно, в конце концов, что у меня будет половина лица висеть. Для режиссера это не страшно.

Слушай, звучит ужасно, аж не по себе.

У меня на эту тему столько веселейших историй! Я смеялся и рыдал в истерике. Помню, понял, что вообще не могу петь, а могу только выть. Одна связка у меня была парализована, и, естественно, ни черта не получалось. Но это было полбеды. Я вдруг понял, что не то что петь не могу — не могу элементарно попасть в ритм. Вот идет музыка — пам-пам-пам, — а в голове у меня какой-то дисконнект, мозг не дает правильную команду, и я даже не могу руками хлопать в ритм. А я же музыкант, блин, человек, который с шести лет за аккордеоном! Я в эти моменты очень много смеялся. Такое, знаешь, когда кажется, что это не по-настоящему. Это то, чего просто не может быть. И ты сидишь, хохочешь, одновременно слезы льются… Я полтора года убил на реабилитацию. В это время просто приходил в студию звукозаписи, где мы с командой работали над моим американским альбомом. Точнее, работу мы начали до аварии, а после нее остановили, потому что спустя год я еще не попадал в ритм. Меня это приводило в состояние дикого отчаяния, чувство было, будто всё утекает как песок сквозь пальцы. Сейчас уже всё завершено, мы записали альбом. Я уже выступал со своим материалом в Америке. И мне это приносит такое удовольствие, что я понимаю: не зря отказался слушать тех, кто говорил, что я просто теряю время и ничего не получится.

Как вообще возникла идея ехать в Америку?

Случайно. Ну, я много раз рассказывал историю знакомства с продюсером RedOne, который работал с Леди Гага и на тот момент был обладателем нескольких «Грэмми». Один из его друзей, агент Лары Фабиан, приезжал в Россию вместе с ней на концерт. И сидя в каком-то кафе с русскими партнерами, увидел по телевизору мой клип Shout It Out. Он спросил, что это за парень, записал, как меня зовут, и послал информацию RedOne. Дальше была смешная история, как его ассистенты звонили Катерине Гечмен-Вальдек, чтобы встретиться, а она думала, что это розыгрыш и что какое-то телевидение хочет снять смешную шутку, и не хотела никуда ехать. В итоге всё состоялось. Помню, первая встреча с RedOne, он показывает аранжировки и что-то говорит, а я почти ни слова не понимаю по-английски. Сижу как идиот и улыбаюсь. Так прошла наша первая встреча. Он на тему музыки по-хорошему больной человек, или, как это у нас называется, поцелованный Богом. Он берет и сходу придумывает всю мелодию песни, как будто получает ее откуда-то из пространства. Я у него научился так работать.

Как же ты без знания языка устраивался?

О, поначалу было очень тяжело. Недавно со своим американским менеджером как раз вспоминал историю. На английском есть фраза «join us for the company», то есть «присоединяйся к нашей компании». Я это слышал, но не знал, как пишется, и написал «enjoy» — «насладись компанией». Но бывали случаи и похуже. (Улыбается.)

У тебя в Америке и киноагент тоже есть?

Меня взяли в серьезное агентство только сейчас, после четвертой американской картины. Это очень важно, в Лос-Анджелесе особенно. Мне сейчас присылают разные приглашения на кастинги, ждут, когда я вернусь туда. Я уже сыграл отличного парня, теннисного менеджера, в пилоте для канала ABC Family, но дальше шоу не пошло — не подхватили. У них снимаются десятки телепроектов, потом в эфир идут единицы. Для меня сложность в том, что нужно всё выстраивать вообще по новой. Я в Москве десять лет что-то делал, старался, и вдруг опять всё с нуля... Хотя психологически проблем мне это не доставляет, я просто воспринимаю это как следующую ступень.

А не было опасений, что уедешь и на родине тебя забудут?

Для меня это всё равно что играть в казино: или маленькие ставочки и возможный маленький выигрыш, или all-in — всё на красное. И тут ты либо уходишь с голым задом, либо выигрываешь по-крупному. Хотя я, по-хорошему, до сих пор эту ставку не сделал. (Улыбается.) Всё равно возвращаюсь в Россию, здесь работаю. Но в определенный момент сделаю, и момент этот наступит очень скоро. В детстве я хотел заниматься и футболом, и музыкой, но пришлось выбирать. Нужно просто открыть дверь и идти, не оглядываясь.

То есть ты с детства сам принимал столь, не побоюсь этого слова, судьбоносные решения.

Свое первое и самое важное решение я принял сам, но родители были против него. В пятнадцать лет я бросил заниматься аккордеоном и решил петь. Они не понимали, почему я бросаю то, чему отдал девять лет жизни. Ведь я уже был человеком с профессией, по крайней мере, мог бы работать в оркестре или устроиться учителем. Так считали родители. Но я пошел в музыкальное училище не как инструменталист, а на специальность «руководитель народного хора». Помню, мама в ужасе говорила: «Ты что, будешь теперь петь как старая бабка?» (Улыбается.) Родители в свое время, еще когда я был в школе, даже разрешили мне плохо учиться, если я буду лучше всех играть на аккордеоне. Единственное, они поставили условие: их не должны вызывать в школу и говорить, что их сын идиот.

И как, удавалось тебе это выполнять?

Да, я как-то ухитрялся делать так, чтобы их не вызывали даже после моих многочисленных драк, — драться у нас было практически традицией. А в училище я испытал шок, потому что не умел делить столбиком. Я был самым большим идиотом. Но самым талантливым. (Улыбается.) Наверное, когда у меня будут дети, я им тоже скажу: плевать, как вы учитесь, главное — вы должны быть в чем-то лучшими. И это здорово. Ты даешь человеку свободу, в которой вместе с тем оставляешь рамки.

А представь, если бы что-то пошло не так и ты бы не туда свернул…

Нет, ну, во-первых, несмотря на такое мое поведение, у меня в жизни было занятие, я не пропадал на улице. Пока мои одноклассники играли во дворе, я по шесть часов сидел за инструментом. И потом, если мама сказала через полчаса дома быть — я иду домой. Хотя если бы не она, подарившая нам с братом и сестрой всю свою любовь, может, до сих пор бы бегал и дрался при каждом удобном случае. А так я думал: как быть, куда мне пойти и что сделать, надо же успеть пожить, пока мама домой не позвала! Наверное, поэтому я и сейчас так тороплюсь и хватаюсь за все возможности.

Где сейчас живут твои родители? Перевез поближе к себе?

Из Тулы, откуда я родом, я перевез их в Питер. Москву они не любят. Летний Питер прекрасен, но в остальное время, конечно… Я родителям говорю: «Ребята, если вдруг поймете, что устали от климата, давайте перевезем вас в Краснодар, где потеплее». Но они уже вряд ли соберутся: у Питера особая энергетика, и если ты с ним породнился, то никаким морем и солнцем тебя не выманишь. Они гуляют, любуются городом и шлют мне фотографии, но видимся мы теперь не так часто.

Чуть раньше ты обмолвился о детях. Скажи, вписывается ли в твою картину мира создание собственной семьи?

Не вписывается до того момента, пока я не встречу женщину, от которой захочу детей. При том что у меня есть вот это ощущение: хочу ребенка. Говорят, пока мужчина хочет сына, он незрелый, а как только захотел дочь — значит, он готов стать отцом по-настоящему. Потому что для сына ты просто хочешь то детство, которого не было у тебя самого, доиграть в то, от чего сам уходишь навсегда: покупать приставки, ходить с ним на футбол. А дочка — другое. Ей не дашь ремня, ей скажешь: «Принцесса моя, не надо так больше». В группе «Френды», которую я веду как продюсер, есть Настя, ей четырнадцать. Роме семнадцать, Максу двадцать три. Они как-то приехали ко мне в Америку, и я им показывал места и вещи, которые для меня уже стали обыкновенными, а они говорили: «Ух ты!» И вот это ощущение, когда я понимал, что практически открываю людям другой мир, где они всё изучают и пробуют впервые, принесло мне удовольствие.

У тебя были романы, когда ты понимал, что готов сделать предложение?

Я влюблялся, и это было прекрасно. Но с моими целями и задачами трудно найти человека, который мог бы двигаться в том же направлении с той же скоростью. Не то чтобы понять мою жизнь... Найти человека, который поймет, — легко. Даже такого, который будет помогать и поддерживать, тоже можно. Просто я боюсь встретить девушку, ради которой захочу остановиться. Пока я не готов к тому, чтобы кто-то заменил мне в жизни всё, что у меня сейчас есть. Может быть, поэтому я специально никого не подпускаю к себе близко. И еще отчасти потому, что мне дважды разбивали сердце. Да, я знаю, что не выгляжу как человек, у которого вообще есть сердце. (Смеется.)

В общем, ты человек закрытый.

Не нравится мне эта игра в открытую, когда ты точно не знаешь, открыл ли тебе второй человек все свои карты, как это сделал ты. Открытого человека легко ранить. Ну а если говорить об отношениях с девушками вообще… Кроме прочего, у девушки должно быть роскошное чувство юмора. А то, бывает, общаешься с ней, отпустишь пару шуток, она начинает обижаться, и ты: «Ну ты чего, прости…» В тот момент, когда после шутки мне приходится извиняться, я понимаю, что у нас ничего не получится. Пусть лучше бросит в меня чайник, обольет водой — я буду знать, что ее характер не позволит мне сказать то, что ей кажется не нормой. Но конечно, как бы офигенно люди ни парировали шутки друг друга, если они не подходят друг другу, всё это тоже закончится плачевно. Но признаюсь: иногда все-таки начинаешь по-настоящему вибрировать, и хочется этот момент продлить. В голове возникает такая дурацкая избитая банальщина... Как фраза в какой-нибудь песне: «Мне бы просто быть с ней рядом». Думаешь: я бы вечно сидел и смотрел на нее, как она пьет кофе, ходит, занимается своими делами. И такая собачья верность и любовь зарождаются, что ужас. Ужасное чувство. (Смеется.)

Стиль: Саманта Ахмедова/Fashion Religion

Макияж и прически: Екатерина Белова