Андрей Григорьев-Аполлонов: «Я бессребреник. Меня деньги не интересуют»

Слушайте, а сорок пять лет — это много или мало?

До фига, на самом деле! Потому что последние двадцать лет — а «Иванушкам» исполнилось именно столько — мы ежедневно испытываем такое количество эмоций, которое многие люди получают раз в несколько лет, а может, и вовсе раз в жизни. Вот, например, ты сколько раз бывал на свадьбах?

Раз пять, наверное.

А я не меньше тысячи. А на днях рождения и того больше. Понимаешь, какой расход энергии? Или вот еще: недавно мы были на гастролях в Екатеринбурге. С нами была местная девочка, которая к шоу-бизнесу отношения не имеет. Просто у нее хорошая машина, и организаторы попросили ее повозить нас по городу. Сначала у нас был концерт, потом мы поехали в ресторан, там нас встретили наши екатеринбургские друзья, и началось шоу: веселье, танцы, алкоголь, анекдоты… И на другой день девушка нам говорит: «Ребята, у вас это постоянно, а я на такую тусовку впервые попала и этот день запомню на всю жизнь». Я ей отвечаю: «Представляешь, вот так и живем!» И я не понимаю, откуда энергия на всё это черпается. Может, это обмен энергией с публикой или внутренние ресурсы? Плюс ко всему еще здоровье крепкое. Так что сорок пять — это до фига. Вот есть же такое понятие — пожилые. То есть нестарые люди, но пожившие, видевшие всё.

Значит, вы пессимистичны в отношении своего возраста?

Вовсе нет.

Вопрос о том, много вам лет или мало — это то же самое, что спросить: стакан наполовину полон или наполовину пуст.

Тогда, конечно, пуст. Другое дело, чем его дальше наполнять? Хобби у меня как такового нет. Я всё попробовал, чем только не увлекался: бильярдом, литературой, архитектурой, пинг-понгом. И ко всему интерес пропадает. Я ничего не коллекционирую. Раньше марки собирал — сейчас из моих знакомых их только Малахов собирает.

А раньше у вас интерес к чему возникал?

К танцам. К моде. Я окончил музыкальную школу, мне пророчили карьеру пианиста, потому что я очень круто играл, был чемпионом Краснодарского края в юности. Но в двенадцать лет мне показали «волну» — такой элемент брейк-данса. И всё, моя жизнь в следующие двадцать лет была связана с танцами. Благодаря им я был обеспеченнее родителей: мы с командой брейкеров выступали на сочинской набережной и за вечер зарабатывали больше, чем мой папа, главврач больницы, в месяц. Потом был театр мод «Мини-макси», который знала любая звезда, приезжавшая в Сочи на тот же «Кинотавр», — все ждали от нас шоу. Потом был польский мюзикл «Метро», который позже с успехом шел и в Москве, гастроли на Бродвее — я выступал в роли танцора и немножко певца. Затем я вернулся в сочинский театр мод, но уже в качестве режиссера-постановщика. Поставил настоящее бродвейское шоу: манекенщицы степ танцевали, ребята крутили сальто. Спектакль ставил больше года. На премьеру специально прилетел Игорь Матвиенко и сказал: «Андрюха, давай проект какой-нибудь замутим с песнями». Я сказал, что пою не очень. А он предложил взять в подмогу ребят. «Иванушки» же изначально задумывались нами как коллектив из трех мальчиков и двух девочек, потом девочки отпали по техническим причинам, остались пацаны — и всё, понеслось: двадцать лет рок-н-ролла. Иначе нашу жизнь и не назовешь.

Потому вас ничто и не увлекает — всё уже есть.

Да какое «есть»? Я тебя умоляю… Есть любовь народная — вот это да, это самое главное, что я получил от жизни. К тому же я не композитор, как мои коллеги-друзья Лёня Агутин и Дима Маликов. Я исполнитель на зарплате, так скажем.

Значит, финансовые цели можно поставить.

Можно, но я бессребреник. Меня деньги не интересуют, я их отдаю жене и даже не знаю, сколько там. Но ты правильно говоришь: что-то должно быть. То, что меня ничто не увлекает, так, может, я пока не всё видел? Вот с парашютом, скажем, не прыгал. Валдис Пельш прыгнул — и увлекся. Я бы позанимался дайвингом, но времени нет. Пробовал квадроцикл — сломал спину. Скутер — сломал ребра. Садился за руль — обязательно врезался.

Экстрим — не ваше. Может, поспокойнее что-нибудь? Песни писать не хотите?

Это Матвиенко делает лучше, чем я.

Ну да, зачем писать стихи? Всё лучшее уже сочинил Пушкин.

(Смеется.) Я занимался в классе композиции во время учебы в музыкальной школе — меня как-то это не прикололо. Я был отличным «технарем», выразительно играл, но по композиции дальше классических сонатин и увертюр не пошло. Но я обязательно чем-нибудь увлекусь, потому что в ближайшие тридцать лет надо себя занимать чем-то. У меня давно зреет мысль написать сценарий сериала про «Иванушек International», может получиться забавно. Я, кстати, сейчас кайфую — смотрю сериалы. Раньше пренебрежительно к этому формату относился, а сейчас накрыло: смотрю всё — от «Во все тяжкие» до «Сорвиголовы». Так что получается, что-то меня может заинтересовать.

Как заглянешь за кулисы сборных концертов, так все там рады друг друга видеть: встречаются, обнимаются.

Это есть, но это не шоу-бизнес, а человеческие отношения. Масштабных гастролей, миллионных рекламных контрактов, клипов с большим бюджетом как не было, так и нет. С западной «супермашиной» даже сравнивать нечего. У них там река Нил, а у нас вот эта речка, которая по дороге в Домодедово, как называется?

Пахра?

Вот-вот, мы — Пахра. (Смеется.) А так, конечно, у меня есть телефоны всех артистов, с которыми я дружу на протяжении этих двадцати лет. Но эта дружба нам дивидендов не приносит.

Почему так?

Такая у нас веселая страна. Чудаков.

Признаков улучшения никогда не возникало?

Нет. Когда начинали, Матвиенко сказал: «Имейте в виду: если лет через десять на однушку в Выхино накопите, то считайте это крупным везением». И мы начали заниматься не шоу-бизнесом, а музыкой. Искусством. Цели заработать бабла не было. Хотелось дарить смех и радость людям.

Смеха и радости от вас все и ждут. А почему надо следовать этим ожиданиям?

В этом цель, а она всегда должна быть. Помню, в 1989 году я, не очень поющий молодой человек, увидел клип Жени Белоусова. Я тогда уже был знаком с Матвиенко и чуть не заплакал от мысли, что на месте Жени мог бы оказаться я. Было обидно, и я сказал: «Я тоже хочу стать таким популярным». И это стало моей целью — стать суперзвездой. Следующие шесть лет шло мое становление как артиста, я тупо долбился головой о стену. И стена наконец рухнула.

Андрей, как вы меняетесь во времени?

Например, мне кажется, я потихоньку становлюсь педантом. Раньше мне было всё равно, в каком углу лежит кроссовка или куда заброшен пиджак. Сейчас, зайдя в ванную, я сначала расставляю на столике щеточки, тюбики, флакончики. Это, конечно, раздражает мою жену, но она пока, мягко говоря, терпит. Как я еще поменялся?..

Менее общительным стали?

Нет, как был раздолбаем, так и остался. Люблю радовать людей. Хотя не всегда это легко дается: бываю раздражительным.

Что вас раздражает?

Поведение людей. Плохие дороги. Долгое ожидание кофе. Бытовуха.

И вы принимаетесь скандалить?

Нет. На самом деле я бесконфликтный человек. Даже не понимаю, как можно оскорбить человека. И когда меня кто-то оскорбляет, то впадаю в ступор, не знаю, что ответить. Чаще молча ухожу и уже потом, как творческий человек, начинаю придумывать, что бы я мог сказать обидчику. А так я сплошной позитив.

За что вас оскорбляют?

Ну, бывает завидуют. Вот смешная история. В 98-м мы приехали в США с концертами. Я вздумал прогуляться, иду по Брайтон-Бич, где много русских, навстречу ­два подростка. Они мне кричат вслед что-то вроде «рыжий — козел». Я в смятении: за что? Да просто ребята из неблагополучного района. Подумал, что бы я мог бросить им в ответ. «Белогвардейское отродье», например! (Смеется.) Но чаще мне нравится, когда люди со мной кайфуют. Когда у них поднимается настроение, они смеются.

Панибратство вас раздражает? Вот, например, вам не хочется одернуть: «Какой я вам «рыжий «Иванушка»?! Андрей Генрихович я».

Конечно, панибратство раздражает. Особенно когда открывается без стука дверь в купе, заваливаются три пьяных пассажира и орут: «Рыжий, ну давай зафигачь «Тучи», братан-на! Чего тебе, слабо-на? Серег, давай водку тащи, сейчас с Рыжим бухать будем». Это пипец, конечно. Но опять же я сдерживаюсь. Когда надо мной свисают и нос в нос дышат перегаром, единственное, что я говорю: «Вы вторглись в мое личное пространство». Те, кто понимает, о чем я, сразу отстраняются. Но до драк не доходило, хватало дипломатии. Я говорил: «Ребятушки, спасибо большое, но горло болит, не готов вам напевать».

Когда вы били человека в последний раз?

Никогда. В пионерлагере кому-то шлепнул.

А отбиваться доводилось?

Нет. Хотя как-то, в студенческие времена, ехал в ГИТИС на метро. На «Таганке» открываются двери, и мне кто-то сходу в челюсть как даст… Оказалось, какие-то ребята развлекались так, что в открытую дверь били первого попавшегося пассажира: женщину, мужчину — неважно.

Крайне изобретательная забава.

Да уж. Было неожиданно и больно. Двойное ощущение неприятности. Но на моем месте мог оказаться любой. В остальном люди мне на улице улыбаются, со мной здороваются, кричат вдогонку: «Иванушки — the best!»

Часто вам говорят: столько лет, а ты всё в поп-группе поешь, про «Куклу» да про «Подсолнух»?

Минуточку! «Подсолнух» уже не поем. Остался какой-то костяк песен, которые можно петь вечно. Например, «Колечко» — история о девушке, которую бросил чувак, уехав в командировку, и еще попросил не говорить никому, что подарил ей кольцо. Такое и в шестьдесят лет можно спеть.

Вы легко расстаетесь со старыми песнями?

Нет, мы просто вырастаем из них. И их больше неохота петь. У нас же правда было много тинейджерских легкомысленных песенок. Но если ты мне позвонишь и скажешь, что у твоего сына любимая песня — «Подсолнух», тогда, может, мы пойдем навстречу. Мы же артисты, и для нас важно, чтобы те, для кого мы выступаем, остались довольны. К тому же артистом я решил стать в 1978 году — мне было восемь лет, я учился во втором классе. Мама отвела меня на концерт Валерия Леонтьева. До этого я много раз бывал на концертах, но это были в основном певцы, которые стояли у микрофона и пели: Иосиф Кобзон или, скажем, Карел Готт, изредка помахивающий в такт рукой. На концерте Леонтьева я узнал, что выступления бывают разными, я увидел шоу! Он был с копной волос, в блестящем обтягивающем комбинезоне, с танцевальным коллективом, и я сразу понял, что хочу стать артистом.

Женя Белоусов это желание закрепил?

Да, я захотел стать артистом благодаря Леонтьеву. А на месте Белоусова мечтал оказаться. Мы, кстати, его «Девчонку-девчоночку» до сих пор поем — тоже вечная песня. Кстати, если копнуть еще глубже, то мои родители, еще будучи в браке с другими людьми, встретились на концерте Махмуда Эсамбаева. Они одновременно вынесли артисту на сцену цветы. Познакомились там же: спускались со сцены, мой будущий папа дал руку моей будущей маме, сверкнула молния, оба развелись, поженились — и вот он я, артист.

Так и что же вы говорите людям, которые спрашивают, сколько можно в поп-группе петь?

Тут отвечать можно всякое. Есть еще более крутой вопрос: «Почему вы называетесь «Иванушками»?» До сих пор спрашивают. Я даже не знаю, какую ахинею нести в ответ. А по поводу моего возраста можно лишь сказать, что в России так устроено: если тебя страна полюбила, то она будет любить тебя всегда. Так было со всеми, начиная с Утёсова и Бернеса и заканчивая «Иванушками». Есть группы, которые навсегда. И я всегда говорю, с легким налетом тщеславия, что «Иванушки» вошли в историю российской музыки. Через сто лет тоже будут слушать наши песни, вспоминать, как было клево. С другой стороны, по барабану — в могилу же это не унесешь.

Но еще говорят, что вовремя надо уйти. Тогда вас запомнят достижениями, а не провалами, которые будут случаться.

Еще говорят, что надо умереть вовремя.

Сколько раз у вас возникал вопрос: «Ребят, может, распадемся?»

Ни разу. Даже мысли не было. Что очень важно. Когда я перестану получать удовольствие от выступления и начну выходить на сцену лишь ради денег, тогда точно уйду. Я так поступил, работая в мюзикле «Метро». 1993 год, в России кризис, люди окурки подбирают. А мы с Игорем Сориным сидим в Варшаве, получаем пятьсот долларов в месяц, нам снимают квартиру в центре. У нас всё есть — работай не хочу. Но однажды я понял, что взял от мюзикла всё и мне больше неинтересно выходить на сцену, произносить те же слова и выполнять те же движения. Пошел к режиссеру Янушу Юзефовичу — а это примерно как подойти тогда к Петру Фоменко (царствие ему небесное) — и сказал: «Януш, спасибо, я научился у тебя всему, но уезжаю». Он посмотрел на меня: «Рыжий, ты сумасшедший? Ты знаешь, что у вас в стране творится?» Но я собрал чемодан и через два дня вернулся в Россию. У меня такой характер: не могу заставить себя делать то, что не люблю.

Как вы не распались после гибели Игоря Сорина?

Как раз наоборот, тогда такого произойти не могло. Когда Сорин начал выражать недовольство тем, чем он занимается, я сказал: «Игорь, конечно, можно уйти и делать что хочется, но мы только начали, ты даже на студию не заработал». Я не хотел, чтобы он уходил, для меня это вообще было такой серьезной психологической травмой. У нас были ежедневные разговоры, споры. Но потом в один момент я понял, что Сорин по-любому уйдет. К тому же он думал, что мы сразу развалимся, без него не сможем. И меня взяла злость. Я сказал: «Игорь, я тебе отвечаю, что будет если не лучше, то уж точно не хуже». Сказал и включил все свои творческие, физические, идеологические ресурсы. Стали искать нового солиста. Мы Сорину поставили условие, что он уйдет только после того, как мы примем человека на его место. Нам повезло вытащить из тысячи кассет, присланных претендентами на участие в группе, запись Олега Яковлева, послушать его и услышать. Потом мы даже вчетвером выступали месяца два, прежде чем Игорь ушел. Когда я злюсь, то собираюсь и увеличиваю обороты. Я такой лев настырный.

У вас сейчас есть в рамках группы маневры для саморазвития?

Конечно, Кирилл записал уже два сольных альбома, но он остается в группе, Олег Яковлев сейчас работает сольно, у нас новый участник Кирилл Туриченко — отличный парень, талантливый. Еще у меня есть концертное агентство aapollonov.com. Обращайтесь. Я вел много разных телепередач. Я уже не говорю про съемки в эпизодах сериалов. Всё это творческий процесс, просто в разных жанрах: телевидение, конферанс, дефиле — я этим всем продолжаю заниматься по мере возможностей, сил и интересных проектов. Предлагают-то много. И я бы продюсировал какую-нибудь группу, но сколько демо ни слушал — самородков у нас мало. По крайней мере, мне на них не везло — не слышал. Другие слышали. Кто-то ведь нашел Земфиру или «Город 312». Или же группу «Моя Мишель», которую Матвиенко взял в свой продюсерский центр. Если мне однажды повезет, то с удовольствием возьмусь.

Что еще должно произойти, чтобы в вас проснулся тот самый настырный лев и вы за что-то новое взялись?

Проблема в том, что у меня нет времени. Когда я успеваю в бассейн сходить или в бане попариться, то просто счастлив.

Ну, это же вопрос приоритетов?

Я не могу их расставлять, я на чувствах. Либо в баньку, либо поплавать — я выбираю то, чего хочу больше всего. Или сериал посмотреть?

Могли бы сказать, что живете и не паритесь? Я не про баню, а про внутреннюю гармонию.

Конечно, парюсь. Но больше из-за того, что периодически занимаюсь саморазрушением. Что я всё для людей, а о себе практически не думаю, не берегу себя. Каждую ночь ложусь в кровать и думаю, что завтра брошу курить, начну ходить в бассейн каждый день, а не раз в две недели, буду бегать по утрам.

У вас есть ощущение несоответствия внешнего и внутреннего?

Несоответствие внешних и внутренних органов точно есть. По моему лицу не видно, что у меня внутри.

Ваша внешняя молодость — это что, специальные пищевые добавки? Молочные ванны?

Нет, вообще ничего! Пресненские бани раз в неделю — это святое. Еще Сандуны, но там сейчас всё подорожало. (Смеется.) А что касается гармонии, то вечером, когда все уснут, я остаюсь наедине с собой. И вот тут у меня начинается самокопание, критика себя всего. Это происходит ежедневно на протяжении двадцати лет. Если не считать эти ночные посиделки с самим собой, то у меня абсолютная гармония.

«Все уснут» — это вы про детей, видимо?

Конечно, у меня же семья. Жена любимая. И надеюсь, любящая. И два сорванца, двое великолепных мальчишек, которые с полувзгляда и с полуслова меня понимают. И любят меня — кажется, даже сильнее, чем я их. (Смеется.) Хотя это вряд ли. А ты говоришь: чем увлекаться? Вот у меня увлечение — зайти в парк с ними и попытаться остаться незамеченным. Это крайне редко удается.

Ваш старший сын Иван играет в хоккей, верно?

Оба играют.

Почему хоккей?

Это дети выбрали. Я же их на музыку хотел, они у меня артистичные, пластичные, танцуют без хореографического образования так, что можно умилиться. Поэтому оба сына играют в хоккей. У нас в семье, конечно, был серьезный разговор на эту тему. И я понял, что это будет моей ошибкой — не уступить детям в их выборе.

Хоккей — агрессивный вид спорта. У меня были интервью с хоккеистами. До драк не доходило, но было видно: ребята суровые, могут, если что, пихнуть плечом так, что мало не покажется.

Да. У моих пока агрессии нет. Хотя на детской площадке мальчишка лет девяти подбежал к моему семилетнему и попытался у него что-то без спроса взять. Тёма молча этого парня как пнул — тот кубарем катился метра три-четыре. Я опешил. Я же вообще им говорю, что драться нельзя. Хотя жена учит обратному: сразу бей в дыню, потом разговаривать будем. В общем, я тогда на детской площадке дар речи потерял. А Тёма подходит ко мне и говорит: «Папа, только хоккей». И я такой: «Хорошо-хорошо, сынок, только хоккей». Хотя лелею надежду, что еще есть время отдать его на фортепиано.

Кстати, чуть не забыл: читал, что вы в конце 80-х на каком-то конкурсе показывали пародию на девушку. Что это за история?

Да, это был 1988 год, прошел конкурс «Мисс Москва», на котором победила Маша Калинина. И мы решили тут же провести «Мисс Сочи». Также несколько этапов, несколько дней. Культуры проведения таких мероприятий у нас не было, поэтому девушки просто выходили на сцену и ходили по ней как им вздумается. Мы с моим другом Андреем Бартеневым, ныне известным художником, поняли, что это скукотища, и захотели всех посмешить. Решили изобразить двух дур-конкурсанток. Переоделись в платья: я был «слепой» конкурсанткой, Бартенев — «глухонемой», звали нас Керри и Мэри Драйзеровы. После нескольких наших выходов публика ожила. Стала ждать следующего нашего появления. Помню, вышли мы в цыганских платьях, меня, «незрячую», тащил Бартенев, я говорил рекламные слоганы, а он показывал их жестами вроде сурдоперевода, я кричал: «Пользуйтесь услугами «Цыганпрома» — это надежное партнерство и высокая культура обслуживания!» Далее шарил у Бартенева по лицу, залезал ему в рот, вытягивал жвачку, он ее зубами отпускал, а я крутил в воздухе и кричал: «Жвачка «Дональд-Дак!» Глупо, конечно, но зал доводили до слез. И кто же мог получить приз зрительских симпатий, если не наш дуэт?!

Вы бы сейчас такое повторили?

Нет.